Новый Мир ( № 1 2012)
Шрифт:
В издательстве «Рубеж» вышел большой том прозы Бориса Юльского. Мы планируем его отрецензировать.
Игорь Меламед. «Вся настоящая поэзия — это разговор с Богом». Беседовала Оксана Гаркавенко. — «Православие и современность», 2011, № 93 (35).
« — Можно ли назвать поэтическое творчество духовным трудом и, если можно, в чем сходство?
— Это очень обтекаемый вопрос. Ну да, наверное, можно назвать. Но надо понять, что такое духовный труд. Духовный труд любого верующего человека — не только писателя или поэта — это труд над собой, над своей душой… Что такое духовный труд для христианина — это понятно и не требует объяснений. А поэтическое творчество —
Что касается той благодати, которая должна быть стяживаема любым христианином… Для верующего человека стяжание благодати — это его долг, духовный долг, духовный труд, скажем так. Для поэта, для человека искусства творческая благодать — это отнюдь не долг. <…> Если человек пишущий считает, что на него по праву должна такая благодать сходить, — всё, на нем можно ставить крест. К этому нужно относиться очень осторожно, надо уметь ждать, пока действительно что-то произойдет, повернется в твоей душе, одним словом, просто на тебя снизойдет… А не то, что ты каждое утро садишься за письменный стол и творишь… Есть немало талантливых людей, которые ставят себе целью регулярное писание стихов. Иногда у них даже получается, но вот это, мне кажется, и есть безблагодатный творческий процесс. Духовный труд как обязанность человека-христианина — это одно, а художество как духовный труд — это дар небес, он не каждому дается. И благодать может порой сойти даже на какого-нибудь графомана, ибо, как известно, Дух дышит где хочет (Ин. 3: 8). Есть такие случаи и в русской поэзии, и в мировой, когда человек вдруг написал великие стихи, а всё остальное — так, сырье какое-то. Вот „Жаворонок” Кукольника, например».
Елена Мельникова. Сокровищница сведений о Древней Руси. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2011, № 9 <http://his.1september.ru> .
«В конце XI — XIII вв. древнерусские летописи становятся более подробными, появляются и другие источники, прежде всего правовые памятники и акты, но и для этого времени зарубежные источники сохраняют свою ценность, существенно дополняя местные известия.
Так, только польские и немецкие источники, а также документы папской курии позволяют восстановить в подробностях перипетии „европейских странствий” князя Изяслава Ярославича (1068 — 1069, 1073 — 1076), только скандинавские саги сообщают о посольстве Александра Невского в Норвегию в 1257 (а не 1251/2) г., только армянские и арабо-персидские хроники отмечают присутствие русских воинов в армиях закавказских государств в X — XII вв., только византийские памятники отразили последовательные этапы становления церковной организации на Руси».
Чеслав Милош. Экспедиция в двадцатилетие. Два отрывка из книги. Перевод Натальи Горбаневской. — «Новая Польша», Варшава, 2011, № 7-8 (132) <http://www.novpol.ru>.
«Перед нами — введение и последняя глава книги, впервые изданной в 1999 году краковским «Выдавництвом литерацким» и представляющей собой большое эссе, в котором Милош рассчитывается с эпохой своей молодости» (из предисловия от редакции).
«Моей целью было показать внутренние противоречия того государства, не смягчая их, но отнюдь не для того ими пользуясь, чтобы свести тогдашнюю жизнь к столкновениям и борьбе на публичной арене.
Это был период, богатый доброй волей, самоотречением, героизмом, научным, литературным и художественным творчеством. В конце-то концов, мы же знаем, что в любом месте, в любой стране множество вещей происходит одновременно и никакие обобщения этого многообразия не исчерпают. В пользу той Польши надо записать смелость социальной критики, которой занимались пишущие люди, не отступавшие перед грубой истиной. Думаю, что именно это может стать причиной потрясения у многих читателей, которых долгие годы правления коммунистов отучили называть вещи своими именами. Авторы, которых я цитирую, не имели привычки считаться с цензурой (а она существовала, хотя и в довольно узком объеме), и это влияло на их стиль большей открытости и простоты, чем то, что встречается сегодня.
Скажут: „Он в этой книге несет нам все свои старые травмы и неприязни”. По меньшей мере не спорю. „К чему смолоду привык...” Ясно, что я дитя той эпохи и меня не обошли ее коллективные страсти».
Марек Радзивон. Ивашкевич. Писатель на фоне катастроф. Глава из книги. Перевод и вступление В. Хорева. — «Иностранная литература», 2011, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Свидетельствую: нынешний директор Польского культурного центра, театральный критик и переводчик Марек Радзивон — один из самых энергичных и последовательных «болельщиков» за полнокровную популяризацию современной польской культуры, за уничтожение мифолого-идеологических клише, мешающих цивилизованному отношению к историко-культурному наследию своего отечества. И очень обаятельный человек.
Его книга об Ивашкевиче столь же необходима, сколь и сегодняшние монографии и статьи у нас, скажем, об Александре Твардовском. В сочувственном вступлении к этому труду о великом польском литераторе, человеке огромной и трагической судьбы, читаем: «В 80 — 90-е годы Ивашкевич подвергся ожесточенной критике наиболее радикальных антикоммунистических критиков и публицистов за „сервилизм” по отношению к властям ПНР. Но свою миссию посредника между писательской средой и властными структурами он выполнял сознательно, потому что ему не были безразличны судьбы Польши и ее культуры. Он упорно отстаивал интересы писателей в бесконечных тяжбах с чиновниками от культуры, хотя ему и приходилось идти на уступки и компромиссы, навлекая на себя упреки коллег по писательскому цеху. Об этом свидетельствуют факты и документы, приводимые М. Радзивоном, попытавшимся дать взвешенную оценку публичной деятельности писателя. Трудно, правда, согласиться с его мнением о том, что в 70-е годы Ивашкевич „не сориентировался во времени”, не выступив более резко против ограничения свободы творчества в ПНР. Но кто тогда мог предвидеть стремительное развитие событий в 80-е годы и крах „развитого социализма” в Восточной Европе?»
Наталья Рязанцева. Адреса и даты. — «Знамя», 2011, № 11 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Из вступления: «Вот и наступило „когда-нибудь” — пора, пора уже все записать, пока не забылись адреса и даты, и пусть начитанные ученые найдут здесь штрихи к портретам, а прочие, не-ученые, прочтут непридуманный сюжет для женского романа».
И далее — воспоминания о мучительных и счастливых тринадцатилетних отношениях известного кинодраматурга с Мерабом Мамардашвили.
В этом же, тематическом ,«любовном», условно говоря, номере журнала публикуются и другие мемуары из того же «эмоционального» поля: записки Елены Трениной о любви и семейной жизни ее мамы Антонины Бохоновой и поэта Арсения Тарковского; воспоминания Ольги Симоновой-Партан о своих родителях (Е. Р. Симонове и В. Н. Симоновой-Разинковой). Читать все это, признаться, нелегко. Временами даже и неловко. И вместе с тем понимаешь: люди очень захотели высказаться, может, по разным причинам, но — захотели.
В традициях «Знамени» этот номер публично презентован (на осеннее-зимней ярмарке «NON/FICTION») и вписан в дискуссию «Эмоциональный дефицит в современной словесности» (там же). В номере есть и художественные сочинения «в тему», но «вот что еще обнаружилось в процессе отбора: самые сильные любовные эмоции запечатлены (документально) в текстах, связанных с прошлым. Мемуары, архивы, свидетельства. Письма» (Н. Иванова в статье «Запрет на любовь»).