Новый Мир ( № 10 2005)

Евгений наклонился к отцовскому уху:

— Что, задница у нее упругая?

— Напрасно ты так, сынок. — Отец нахмурил свои густые, не седеющие брови, и этого усилия хватило, чтобы смахнуть выражение испуга. — Каждую неделю обновляют списки... Тех, за кем особо присматривать. Маруська имен нам, конечно, не выдала... — Воспользовавшись тем, что мать отвернулась к буфету за третьей рюмкой — для себя, отец проворно плеснул клюквенной настойки в свою стопку. Мгновенно, как циркач, опрокинул ее в рот и сел на место. С надменным и одновременно виноватым лицом.

Сразу детство вспомнилось. Точно так же разъехался взгляд отца и безусые уголки губ, когда дед замахнулся на него ремнем, крикнув: “Я блядства в своем доме не потерплю!” Мать была в коровнике. Дверь в кухню не закрыли, и Евгений, забежавший со двора, чтобы попить воды, так и застыл в сенях. Не ожидал такого. Лет десять ему тогда было, малец еще, а в голове промелькнуло: не позволю, чтобы хоть кто-то командовал, с кем мне быть!..

— Хахаль этот что, расспрашивал про вас или про меня? — как можно более нейтрально спросил Евгений, протягивая вилку к дымящейся вкуснятине.

— Нет... Марусенька бы намекнула, — растерялась мать. Глаза опустила и принялась разглаживать фартук на коленях. Властная над отцом, она жалобно посмотрела на своего младшего сына. — Как там твои? Когда вы вместе-то жить собираетесь? В тесноте — не в обиде. Я бы за внучком присматривала не хуже украинской бабки... А может, вернемся? Я тут чувствую себя как в командировке...

— Родит второго, тогда посмотрим. — Евгений встал из-за стола, приобнял мать и под ее причитания стал собираться.

Поезд в четыре сорок, есть ли еще билеты... Но усидеть на месте он уже не мог...

4

Может, хоть сейчас удивится? — любопытствовал Евгений, стоя в очереди к телефону на Московском вокзале. В Ленинграде все по-другому. Прохладно, строго, и уже на питерском перроне московский суетливый бег сам собой переходит в степенный шаг...

Ни тембр, ни тон грудного Аниного голоса не изменился, когда она услышала его веселое, слегка задиристое “алле-о-о”. Не перебивая, выслушала просьбу.

— Хотите, чтобы я при вас прочитала, — не спросила, а уточнила она.

И опять полное, стопроцентное спокойствие. Хотя он сразу объявил, что вечером должен уехать. А это значит: вместо свидания — работа. Женщине обидно...

Может, потерпеть? Оставить ей сегодня гроссбух с повестью, а потом она сама привезет... Когда? Никто не знает. Нет, ждать невозможно. Какое-то новое, ни на что не похожее нетерпение. Куда там другим желаниям до него!

Собственное ощущение того, что написалось, у Евгения, конечно, было, но даже в научной работе, состоящей из цепочек формул, профессионал может обнаружить незаметную другим ошибку: например, так называемую “дыру”, лакуну — прыжок через пропасть, в которую как раз и провалилось ненайденное решение. И он жестко, не виляя, сказал:

— Да, при мне.

— Можете приехать.

Полчаса потерял, пока ждал привратника, который выписывал пропуск: чтобы попасть в Анин флигель, надо было пройти сквозь Шереметьевский дворец, переименованный в Дом Занимательной Науки. Занервничал...

По тропинке пробежал через заросший, неухоженный сад, и вот черная лестница, построенная как будто для великана — каждая ступенька за две. Не споткнулся, перелетел и ее. Сто девяносто один сантиметр роста и длинные ноги помогли. Минуту, показавшуюся бесконечной, продержал палец на кнопке звонка, прежде чем открыли дверь. Это была местная Маруся. Хмурая, растрепанная. Кажется, молодая, — не рассмотрел. Отирая с рук пену, она буркнула “здрасьте” и поплелась в неосвещенное нутро захламленной квартиры. Коридор узкий — не обогнать. Мокрое белье, как сталактиты, свисающее с кухонного потолка, шлепнуло Евгения по лицу. Он наклонился, чтобы поскорее выбраться из этой распаренной пещеры. В следующем коридорчике поцарапал пальцами дверь слева и, не дожидаясь ответа, толкнул ее плечом. Открыто.

Комната с прошлого раза не изменилась: то же запустение, развал. Хотя и есть несколько породистых, красивых вещей: резной стул, зеркало в бронзовой раме, этажерка, на которой стоит серебряная шкатулка и маленькая трехстворчатая иконка... Они дела не меняют. Возле горячей печки — было и правда прохладно — ободранное кресло без ноги, на котором в лиловом шелковом халате — Анна. Устроилась как на троне. Банальное сравнение, но точнее не скажешь. Королева, которой не нужна свита...

Губы Евгения раздвинула самодовольная улыбка... Поймал себя на тще-славной мысли: и я причастен... Глядя в глаза хозяйке, величаво ему кивнувшей, но не вставшей с места, он снял с плеч тощий рюкзак и медленно пересек большую полупустую комнату.

Ступал, с каждым шагом чувствуя, как крепнут невидимые нити, которые возникают просто от того, что один человек посмотрел, заметил другого... Как увеличивается их число, как эти покалывающие лучи заставляют подрагивать тело, и его уже неодолимо тянет, притягивает к другому телу...

...Две волны, несущиеся навстречу друг другу... Холодок пробрал, когда широкий Анин браслет скользнул по самому нежному месту. Она так и не сдвинулась со своего трона, только высокий лоб то вжимался в его поджарый живот, то отстранялся...

...Вот и поздоровались. Отвернувшись к окну, Евгений медленно заправил рубашку в брюки, вставил в потайные петли все четыре пуговички, не пропустив ни одной, и застегнул ремень. Постоял, успокаиваясь...

Старый шереметьевский клен в большой оконной раме, как картина, оформил, обуютил комнатное пространство.

— Думаю, мы успеем чаю выпить... — Спрятав дедовские часы в задний карман, Евгений наклонился к Анне, приобнял ее за полнеющую талию и поднял с кресла.

Она молча выплыла из комнаты.

Вернулась быстро. Похорошевшая. Щеки разрумянились. Папироса в чуть тронутых помадой губах. В зелено-карих глазах мелькнуло озорство маленькой женской победы... Несколько минут Анна пробыла у комода, несуетливо перебирая стоящие на нем вазы, горку тарелок, чашки... С блуждающей улыбкой глядя не на посуду, а куда-то внутрь себя, пробормотала: