Новый Мир ( № 10 2005)

Вот и не предупредил, что уедет. Думал, на неделю-другую, а едва уложился в полтора месяца.

— Что-то стряслось? — повторил он свой вопрос.

— Невзаимных отношений нет! — отчеканила Марина. Прозвучало как судебный вердикт, за которым сразу вырвалась у нее — все-таки женщина! —жалобная апелляция: — Разве мы чужие? Разве не надо извещать, когда исчезаешь так надолго? — И уже на излете обиды пожаловалась. Ему на него же. — Мне постоянно хочется говорить с тобой...

Отлегло. Как хорошо, что она всегда сама себя объясняет... Не затаивает ничего.

Женщины... И самые гениальные упираются в эмоции, не хватает терпения и мудрости, чтобы проанализировать реальные возможности мужчины и вычленять суть — поступки...

Только Анна — исключение. “Живы?” — единственный вопрос, который она задает при встрече или по телефону, хоть год не виделись. Понимает, что в борьбе за мужчину бывают чаще всего пирровы победы. С ней-то он встретился во время своих разъездов. Вызвонил и узнал, когда оба, она и он, пересекутся в Москве.

Зачем? Чтобы, латая жизненный фундамент, самому не зарыться под землю. Рядом с Анной он физически чувствовал, как в его жизни теперь крепнет невидимая другим надстройка...

В Марине всегда клокочет лава. Выплескивается она на того, кто рядом. Все равно — друг, враг, посторонний... Подумывал, конечно, не позвонить ли ей, да не было тогда ни сил, ни времени залечивать ожог или просто подуть на следы от этих языков пламени...

Но Анна уже все знает про себя. Что может выдержать и гибель мужа, и заточение сына, и измену возлюбленного.

А Марина?

— Не известил именно потому, что близки. Не хотел добавлять тебе волнений. — Евгений сосредоточился, чтобы как можно нейтральнее и короче, не провоцируя сочувствие, изложить свою эпопею. — У маленькой дочери обнаружилась непонятная врачам патология, жена пометалась по больницам и впала в ступор. Пришлось самому поехать. Рассчитывал на месте найти толкового эскулапа, но двух дней приграничной жизни хватило, чтобы унюхать смрад неизбежной войны.

— Война? — вскрикнула Марина. — Лучше умереть!

— Хм... Нам обещают: “Разобьем врага на его территории!” Чем громче кричал динамик, подвешенный на уличном столбе, тем мне становилось яснее: это вряд ли. Надо срочно отправлять семью на Урал. Всю — тещу, жену, сына с дочкой и моих стариков. Голова была занята только этим.

— Я тоже люблю тех, с кем живу. Но это — доля моя. Ты же — воля моя!

Евгений не только услышал, но прямо увидел, как Марина просияла внутри, вклинивая в его рассказ это свое признание. Значит, больше не обижается. Вот и ладно. И он спокойно продолжил:

— Приезжал в Москву, скопом читал лекции — и снова в дорогу... Вчера вернулся окончательно. Двадцать третьего, в понедельник, принимаю вступительные экзамены. В этом году объявили досрочный прием. А у тебя что?

— У меня? — Марина заговорила как обычно: быстро, отрывисто, но уже не захлебываясь от страдания: — Переводы, деньги, соседи, мои очереди... Сын неприкаянный — июнь, каникулы... Из неожиданно нового — свидание. — Она не сделала паузы, которой требовало бы кокетство, а стремительно уточнила: — С той, которая никогда не отдаст жизнь за единственный взгляд. Помнишь?

Еще бы... Но тут интересны подробности...

Анна же про Марину и не заикнулась. Не пришлось к слову?..

Евгений мысленно похвалил себя: чувство ритма опять его не подвело. Вовремя позвонил — вот и не пропустил историческое событие...

— Я как раз наметил повидаться. — Прозвучало слишком настырно, и он поправился: — Если, конечно, ты хочешь... Тогда и расскажешь. Приезжай ко мне.

— К тебе?

— У меня теперь есть маленькая комната в коммуналке. Обменял квартиру в Подольске. Садись на “Аннушку”. Уланский переулок. Я буду ждать на остановке.

— Давай отложим до завтра. Завтра воскресенье... А сегодня просто погуляем. У меня всего час: сын скоро придет.

11

Вернувшись с прогулки домой, Евгений без колебаний отменил одну грудастую аспирантку, которая порывалась накормить его ужином. Сам заварил крепкий чай, поставил на стол деревянный бочонок меда — подарок с уральской пасеки, и сел за машинку. Записать то, что рассказала Марина. И то, что она не заметила. Не для памяти, нет. Знал, что не забудется. Захотелось понять диспозицию, рассмотреть все силовые линии, искрящие между двумя державами. Чтобы потом понаблюдать, во что это все разовьется... Драматургия может сложиться совсем неожиданная. Упустишь подробность — и память услужливо спрямит непредсказуемую синусоиду их отношений...

Итак...

Марина давно еще известила Бориса, что хочет встретиться с Анной, когда та будет в Москве. Но он уже пропустил мимо ушей столько ее просьб, стал таким равнодушным, что она и не надеялась. Тем более — дозвониться на Покровский непросто: сосед часами висел на телефоне, всегда старался первым схватить трубку и, если видел, что его не уличат, говорил: Марины нет дома.

(Евгений знал этот примитивный трюк и без особого труда, только своим спокойствием добивался, чтобы тот все-таки постучал в дверь. На всякий случай. Мол, вдруг она уже вернулась...)

В тот день сосед сам вытащил Марину на кухню, далеко не первый раз демонстрируя ей, что такое борьба за чистоту. Порвал веревку, сдирая только что выстиранные полотенца. Орал: “Нахалка! Выжимать хотя бы надо! Капает же! Вон какая лужа натекла!” Молчание обвиняемой распаляло его, подвыпившего, до белого каления. Из-за своего крика и не услышал звонок.

Трубку подняла Марина. Грудной тембр звучал как лейтмотив “Пиковой дамы”:

— Ахматова.

— Я вас слушаю.

(Должно быть, Анна подняла бровь и надменно повторила про себя: “ Она меня слушает...”)

— Я в Москве.

Марина еще не отошла от плебейской ругани. Поэтому не отозвалась так, как велит простая учтивость. Промолчала.

— Борис Леонидович дал знать, что вы хотели со мной встретиться, — произнесено было “белым” голосом, без интонации. Слегка выделено “вы” — только так и сказалось удивление Анны.