Новый Мир ( № 10 2008)
Шрифт:
Между прочим, после падения ГКЧП именно съемочная группа “Взгляда” во главе с одним из ведущих программы (Кравченко просил не называть имя) сделала самое доброжелательное интервью с уходящим в отставку главой Гостелерадио, которого тогда никто иначе как пособником путчистов не называл. Но Леонид Петрович уверен — это интервью было обусловлено необходимостью: просто телеведущий работал на КГБ и боялся, что Кравченко об этом кому-нибудь расскажет:
“Все боялись. У нас же у каждого второго политобозревателя, и это не преувеличение — у каждого второго, — была корочка. Но я никого сдавать не стал”.
Виктор Куллэ. Спертый воздух. — “Арион”, 2008, № 2 <http://www. arion.ru> .
“<…> Подлость ситуации заключается в том, что все и всегда можно объяснить. В contemporary art эту функцию выполняет институт кураторов-галерейщиков — то есть попросту торговцев.
Надо сказать, что художникам и музыкантам — по сравнению с поэтами — как-то больше повезло с выбором рода занятий. Мало того, что их искусство является конвертируемым, не требует перевода на иной язык, так ведь у них одним из условий причисления к цеху является все-таки наличие некоего набора профессиональных навыков. Художник сначала должен уметь рисовать — а потом уже залезать в собачью будку и всех облаивать. В противном случае грош цена его акции. Музыкант должен уметь играть. И умению рисовать, и умению музицировать люди учатся годами. Это требует немалого труда и самоотречения. А вот говорить умеют все. Иногда, подначитавшись классических образцов, даже в рифму — невелика наука. В Средние века всяк знающий латынь просто обязан был при случае сложить стихи на заданную тему, в эпоху же поголовной грамотности поэтический цех оказался вовсе незащищенным. Это предвидел еще Мандельштам. Даже „Армию поэтов” написал. Но Мандельштаму в страшном сне не могло привидеться то, что ныне — уже и в поэзии — именуется институтом кураторства ( сноска — К слову: люди, жонглирующие этой терминологией, страдают странной лексической глухотой. Например, не хотят задумываться, что применение термина „актуальный” семантически оскорбительно для прочих коллег по цеху. Или не слышат в слове „куратор” зловещего отсмысла из недавнего советского прошлого: куратор от партии, куратор из компетентных органов. Раньше в ходу было тоже дурацкое, но более нейтральное слово „культуртрегер”).
<…> Одна из бед тех, кто самочинно возвел себя в ранг „актуальной поэзии”, в том, что они „ленивы и нелюбопытны” — т. е. избегают душевного труда вчитаться в созданное предшественниками, не говоря уже о том, чтобы вступать с ними в состязание. Прежде всего, это свидетельствует о масштабе личности пишущих. Мне неоднократно доводилось говорить, что если „лирика” изначально означает „песнь души”, то, помимо умения собственно петь, стихотворец должен оной душою обладать. Более того — содержимое выпеваемой души должно быть слушателям как минимум небезынтересно. В идеале — уникально. „Актуальные поэты”, пришедшие на выжженное постмодерном поле, давно уже не кокетничают с проблематичностью собственного высказывания — они изъясняются тотально и довольно жестко. Другое дело, что — лишенная установки на уникальность — песнь души превращается в песнь коллективного бессознательного. Тоже человеческий, отчасти даже этнографический документ”.
Статья Куллэ вызвала шумный резонанс и, судя по всему, даже некоторые реорганизаторские действия в журнально-альманашной среде. Так, рубрика “Кто испортил воздух” в небезызвестном “Воздухе” сменила имя на менее брутальное.
Евгений Никитин. Максим Горький и российские социалисты (1897 — 1917). — “Вопросы истории”, 2008, № 8.
“Объединить марксистов Горькому так и не удалось, и он стал задумываться об объединении внепартийной интеллигенции в Российскую Радикально-демократическую партию (РРДП), в „единую партию”, как выразился Мартов в письме Потресову. Позднее Горький признался: „Я принимал некоторое участие и в работах организационного комитета этой партии, будучи уверен, что она необходима в России и должна всосать в себя всю — по возможности — массу людей, которая осталась неорганизованной между кадетами справа и социалистами слева. Думать об организации такой партии я начал еще в 1910 году””.
Эмиль Паин. Особый путь России: инерция без традиций. — “Знамя”, 2008,
№ 8 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Сыграл я тут в “угадайку”. Дай, думаю, прочту сначала биографическую справку о прославленном авторе и, исходя от впечатления, в очередной раз что-нибудь угадаю.
Итак, “Эмиль Абрамович Паин — один из зачинателей в России новой научной дисциплины — „этнополитологии”. Доктор политических наук, профессор, автор более десятка книг и более сотни статей по проблемам взаимоотношений российских республик и федерального центра, этнического и религиозного экстремизма в России, миграции, а также теории перехода России от империи к государству-нации. Генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований. Руководитель центра по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма Института социологии РАН. Профессор факультета прикладной политологии госуниверситета „Высшая школа экономики”. Первый лауреат премии им. Г. Старовойтовой в области конфликтологии (2000 г.). В 2004 году награжден международным фондом „Толерантность” золотой медалью „За выдающиеся заслуги в области социологических и исторических исследований, содействующих разрешению этнических конфликтов в российских регионах””.
Заглянем в текст. Вот, из главки “На Запад к праву или на Восток к традиции”: “Если сравнить Украину и Россию, то можно заметить, что уровень тревожности и подозрительности населения в нашей стране несравненно выше, а уровень сохранности традиционных и зрелости новых гражданских институтов намного ниже, чем у наших ближайших соседей.
Мне часто приходилось слышать рассуждения, что „западная модель модернизации, основанная на правовых формальных институтах, не подходит для России — с ее традицией неуважения к закону. И что нам ближе опыт Сингапура, в котором авторитарная модернизация дала неплохой результат. Вот уж пальцем в небо. В Сингапуре, как и в других странах Юго-Восточной Азии, авторитарная власть опирается на хорошо сохранившиеся традиционные институты, она эксплуатирует традиционные этические нормы — послушание, уважение к старшим, к чести рода, семьи и т. д. А на что опереться нашему авторитаризму, если специфика России, во всяком случае подавляющего большинства населения и на большей части территории, как раз в слабой сохранности и малой значимости традиционных неформальных норм. В таких условиях нам легче двигаться на Запад к праву, чем на Восток — к традиции ”.
В огороде, стало быть, дядька, знать, в Киеве бузина уродилась.
Артем Скворцов. Несвоевременнная современность (О поэзии Алексея Цветкова). — “Знамя”, 2008, № 8.
Рассудительное и доказательное письмо. Интересно, сможет ли кто-нибудь из наших маститых “аллергиков” — к прежним и нынешним стихам многопишущего нынче Цветкова (а таковые имеются, как я знаю) — прочитать этот текст без предвзятости?
Боюсь, что нет. А жаль: Скворцов многое объясняет и показывает “на пальцах” — без всякой надрывной апологетичности, филологической зауми, пользуясь вечными словами и вечными темами. Вот, из финала:
“Цветков, — страшно сказать, — неравнодушен, но это еще не все: он не боится демонстрировать страсть. И потому не очень вписывается в нынешнее время. Скорее, изменился не сам автор, а социокультурный контекст, и на новом фоне поэт выглядит тоже по-новому. Очень несвоевременная книга „Имена любви”. Да и „Шекспир отдыхает” тоже не ко времени.
<…> Не удивительно ли, что автор, мастерски владеющий всеми оттенками черного юмора, с удивительным упорством, как в ранних стихах, так и в сегодняшних, не обинуясь употребляет наречия „нежно”, „бережно” или прилагательное „живой”? Вот свидетельства из давних стихов: „Наши нежные лица от прожитой жизни черны”, „Надо бережно жить, не страшась ни вражды, ни обиды”, „Он звездной родиной заброшен / На землю драки ножевой, / Такой потерянный и детский, / Еще живой, еще живой”. А вот уже из созданных в последние годы: „сиять на поле моего труда / на бережные чертежи и числа”, „чтобы бережно знать если выхода нет ни рубля”, „каждый наплачется всласть если нежно ранен”, „как жаль что ты умрешь но вероятна / весна раз мы живые ей нужны”.
„amat ergo est” — говорит героиня в финале одного стихотворения Цветкова, имитирующего средневековые поэтические диалоги-диспуты, и добавлять к этому признанию ничего не требуется.
В культурном пространстве наших дней многие искренно сомневаются в возможности прямого авторского высказывания: обращение к нему крайне рискованно — сорваться в пошлость ничего не стоит. Но Цветков и тут идет своей дорогой, без оглядки на моду. Достаточно сказать, что существительное „совесть”, не особо привечаемое в современной поэзии, у него звучит без ложного пафоса: „поэтому люди как дети / их совесть стремится к нулю / других бы придумать на свете / но все-таки этих люблю”. Или вот еще разительный пример по-этического суждения: „если брат им по праву терпи и не требуй ответа / это люди такие других не рожали от века” — куда уж откровенней. А если вспомнить, что „совесть” имеет прямое отношение к совместному переживанию, сочувствию, то признаем, что она попала в строку не для красного словца:
сопереживанием поэзия Цветкова никогда обделена не была.
В наше время, когда причудливо тусуется колода крапленых литкарт, проводятся успешные атаки клонов против верных солдат Урфина Джюса и водружаются колоссы на века из папье-маше, Цветков относится к редкому виду литераторов уже потому, что-— настоящий”.
Евгений Степанов. Январь — май 2008. — “Дети Ра”, 2008, № 8 (46) <http://www.detira.ru> .