Новый Мир ( № 10 2009)

Около 70% самоубийц пользовались услугами философствующей психотерапии, и до конца не ясно, для чего они обращались в офисы психотерапевтов: то ли отвлечься от своих черных намерений, то ли только утвердиться в правильности своего выбора и покончить с собой при первом удобном случае. Что делать?! Естественной потребностью самоубийства занимается «малая психиатрия», малая настолько, что совершенно незаметна для высокой культуры смыслов.

Можно долго размышлять о смыслах собственного абсолютного исчезновения из мира смертных, но смысл механизма само-убийства, последнего шага к петле или к чаше с ядом, остается нетронутым. Что реализуется, какая потребность утоляется именно цепочкой принятия окончательного и бесповоротного решения и последними действиями? «Аффекты» бессмертия знакомы не каждому самоубийце, в отличие от философа, потому философское бессмертие руками самоубийства утоляет только обитателей пыльных библиотек.

Что в обычном человеке включает цепочку поступков, которые уничтожают самого носителя? Что сохраняет и защищает это самое «включение»? Даже если трусливо именовать суицид болезнью, то любая болезнь — самозащита, самосохранение, которое утрачивает свои пределы. Но любая болезнь начинается задолго до появления видимых симптомов. Человеческие недуги исцеляются смертными человеческими руками и мыслями, — какой недуг исцеляет самоубийство?

Невозможность или неспособность стареть, умирать и умереть?

Ответы знают люди, но они хранят свои тайны подальше от всевидящего ока культуры.

Водораздел между философией и психиатрией/психотерапией в оценке причин самоубийства лежит в области уголовного и административного права. В отличие от философа, который не торопясь может складывать «высокие» смыслы, врач отвечает за все назначения, процедуры и результат лечения не столько перед диссертационным советом, сколько перед законом, и то, что философы могут спокойно отложить на другой день, а то и год, может дорого стоить представителю древнейшей профессии. Уголовное дело «доктора-смерть» Джека Кеворкяна, который втайне помог отправиться на тот свет изрядному количеству неизлечимо больных американцев, но с их согласия и по их же просьбе, надолго отбило охоту у гуманитариев погружаться в поиски смыслов на территории госпиталей и палат интенсивной терапии.

Закон есть закон — философию недолюбливают в науке и медицине. Она отвечает тем же. Порой доходит до открытых столкновений, например, как случилось в истории критерия смерти человека во второй половине прошлого века. Как ни силилась философия проникнуть в тайны определения момента смерти и возможности введения принципиально нового критерия — «смерть мозга», дело не сдвинулось с мертвой точки. Хирурги, трансплантологи, медицина в целом ответили философии довольно жестко, примерно так, как ответил Клод Бернар: смерть — строго биологическая концепция, и философии здесь делать нечего.

Такого мыслители не прощают, даже если слишком возлюбили мудрость.

В ответ на козни медицины проблемы критерия «смерть мозга» остались вне поля зрения ведущих философских школ и течений ХХ века. Но, похоже, окончательная расплата еще впереди. «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих» [32] , — будет день, будет пища для торжества философского ума. Когда-нибудь, но медицина одумается.

Любовь к мудрости на это уповает.

«Черный феномен» современности преследует черным человеком массы философию, страдающую о собственном бессмертии. Обычные люди совсем не разделяют таких головоломных метафор и, без всяких страстей по бессмертию, умеют прекращать свое существование тогда, когда они принимают такое решение. Человек всегда сам реализует свою собственную смерть, то есть каждый умирает своими собственными руками, своими поступками. Человек не может не умирать, то есть остается в любой ситуации земным конечным существом. Без всякой высокой логики каждый человек — «самоубийца» в своей естественной смерти, которая принадлежит только ему одному и только его собственными руками возможна. Но…

Люди умеют ставить точку. В делах, в заботах, в жизни и даже в самом процессе собственного спасения или спасения собственной истории и самой философии ставить окончательную точку, после которой не будет больше тех самых, которые эти точки спокойно себе ставят. При этом обходясь обычными словами, а то и безмолвно уходя в ничто, не оставляя после себя клочка бумаги, кроме предсмертных записок. И не могут не ставить точки. И обходятся без надрывных стенаний и логических пируэтов, чтобы обосновать такие земные, нехитрые вопросы: «Возможна ли моя смерть?»

Другое дело свободный интеллект — он не только без устали вопрошает, но и находит более весомые способы воплощения собственного бессмертного существования в кругу вечных тем и вопросов. Например, философ Джереми Бентам, умерший в 1832 году, не бросался головой вниз с дерева во дворе учебного заведения. Но завещал, «чтобы его забальзамированное тело сохранялось в основанном им Лондонском университете, где всякий мог бы его видеть и при случае даже обратиться к нему с вопросом» [33] .

Он не единственный. Современная философия уже не впадает в такое антисанитарное настроение и предпочитает для вопросов оставлять тысячи тысяч томов ответов. Надгробия книг на библиотечных полках — разве не замещают они небеса обетованные?

Идиотизм цивилизации предохраняет от самоубийства — превращает естественную потребность человека оставаться человеком от первого и до последнего дня в простую пляску на кромке безумия. «Решить, стоит ли, или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии» — утверждение, которое имеет ценность только для философии, с ее вопросами и ответами. Не о «проживании» жизни заботится обычный самоубийца, а о «возможном» ее абсолютном завершении, единственном и неизбежном, завершении, которое для философии представляет собой противоречие в определениях.

Решить, стоит ли жизнь того, чтобы ее завершить, окончательно и бесповоротно, — значит ответить на немые вопросы повседневности. Человеческое счастье принадлежит только самому человеку. Легко начинать все, что угодно, даже жизнь, гораздо труднее хоть что-нибудь завершить. «Абсолютное завершение» — единственная возможность для решившегося на самоубийство сохранять достойное лицо — не затянувшаяся деструкция личности, не аутоагрессия, не абсолютное зло, а естественный процесс подведения итога, завершения дел, мыслей, забот, самой жизни.

Абсолютное завершение — потребность слишком человеческая. «Завершить жизнь» не значит исчезнуть, абсолютно уйти в небытие. Дать сбыться целому, то есть создать его, пройти, вычерпать до дна вдохновение жизнью и только потому исчезать, что больше нечего добавить, досказать, дописать. Некуда и не к кому больше идти, все вычерпано до дна и отдано тем, кто начинает новую жизнь или продолжает свое неспешное дело на этой земле. Но для кого-то все дело сделано — от первого крика при рождении до последнего вздоха удовле­творения.