Новый Мир ( № 10 2010)

За распахнутыми в ночь окнами кафешки шумели, набегая на берег, волны, йодисто пахло водорослями, вином, жарящимися на мангале во дворе шашлыками, и так хотелось еще чего-то, волшебного и прекрасного, что крышу у народа сносило прямо на глазах.

От растерянности Невидимка, в отличие от остальных танцующих, так и оставался в кедах. Скорей всего, он просто не замечал этого, он не замечал ничего, кроме той, которая танцевала с ним, положив ему на плечи тонкие смуглые руки.

Но и на этом чудеса не кончались. Неожиданно Беатриче остановилась, опустилась перед тоже застывшим Невидимкой на корточки и стала развязывать на его обуви шнурки. Несколько секунд он ошалело смотрел на нее сверху вниз, потом тоже резко присел и стал ей помогать, хотя на самом деле скорее мешал. Все происходило настолько естественно, что никто даже не обратил на это внимания.

Танцы продолжались как ни в чем не бывало, одна мелодия перетекала в другую, и теперь Невидимка танцевал как и другие — босиком. Он танцевал в общем круге, уже отдельно от Беатриче, которая подлетала то к одному, то к другому, закруживала, заверчивала, не давая дремать, и так продолжалось довольно долго, пока хозяева кафе наконец не перестали разносить вино.

За окнами начинало светлеть.

Однажды поздно вечером, когда в палатке никого не было (народ еще не вернулся с гулянок), а он уже пристроился на ночлег и даже начинал задремывать, послышались чьи-то голоса, причем один, женский, он мгновенно узнал. Ускользнуть времени не было, и он замер, стараясь даже не дышать. Полог палатки откинули, внутрь проник тусклый свет от фонаря снаружи, но тут же снова стало темно.

Голоса сменились почти неразличимым шепотом.

Протяжно скрипнула койка в другом углу.

Так бывало: кто-нибудь договаривался с соседями по палатке, чтобы воспользоваться их отсутствием. Невидимку обычно тоже предупреждали, и он спускался со своего уступа позже обычного, рискуя в кромешной южной тьме свернуть себе шею, а то и вообще искал другого прибежища. Но в этот раз никто его ни о чем не предупреждал. Не исключено, что визит был случайным, а палатка выбрана наугад или по причине ее отдаленности.

На некоторое время воцарилась тишина, которую нарушали только шум прибоя и отдаленная музыка с дискотеки на соседней турбазе. Он лежал, весь обратившись в слух, боясь закашляться или, не дай бог, чихнуть.

Наконец стали различимы не очень отчетливые звуки, о происхождении которых нетрудно было догадываться. Потом звуков стало больше, кровать заскрипела, завибрировала, наметилась возня, которая, впрочем, быстро прервалась. Вскоре мужской голос как-то жалко, уныло произнес:

— Не получается.

Снова все стихло.

Возня возобновилась, но, судя по всему, с тем же самым результатом. Опять стихло, потом кровать вздрогнула, настил отозвался под удаляющимися шагами.

Уже снаружи послышалось почти весело:

— Счастливо!

Точно она, сомнений не было.

Внизу шумело море.

Выждав некоторое время после ухода неожиданных гостей, вылез из своего укрома и Невидимка. Он сидел на краю кровати, под которой только что скрывался, и тупо смотрел перед собой. Бог знает, о чем он думал и думал ли о чем? Скорей всего, он пребывал в состоянии прострации — так показалось, когда народ стал возвращаться на ночлег. Может, от нервного перенапряжения он просто отключился и теперь спал сидя, чуть покачиваясь и не замечая ничего вокруг. Он сидел и ни от кого не прятался, не отвечал на вопросы, а потом медленно поднялся и, не произнеся ни слова, как сомнамбула, вышел из шатра. Наутро под койкой не обнаружилось и его сумки.

Больше ни в лагере, ни в окрестностях его не видели.

Три стихотворения

Говоря о Шеле Сильверстейне, многие западные исследователи используют оборот «человек Ренессанса». Его дарование художника и литератора действительно отличалось редкостной универсальностью. Сильверстейн писал детские стихи и рисовал комиксы для «Плейбоя», был автором притч, оглашаемых с церковных кафедр, и сделал нецензурное переложение «Гамлета» в стиле рэп. Он блестяще иллюстрировал свои стихотворения и сочинял великолепные песни. Получил «Грэмми» и номинировался на «Оскара»…

Он обладал невероятной способностью — совмещать несовместимое.

Его первые детские книги поначалу отказывались публиковать, поскольку считали, что для детей они чересчур сложны, а для взрослых — слишком не­серьезны. Но оказалось, что их с одинаковым волнением читают и взрослые и дети.

С простотой, свойственной детской литературе, он говорил о весьма не­­простых вещах: жертвенности, семейных отношениях, кризисе самоидентификации. Его сочинения одновременно светлы и глубоко трагичны, вероятно, в этом и заключается секрет их притягательности. Его справедливо считают остроумцем, однако заметим, что Сильверстейн никогда не пытается рассмешить читателя любой ценой, — в одном из стихотворений он утверждает, что вечно веселые люди — скучны. Он не желает никого учить или сообщать готовые рецепты, а просто предлагает нам всем сесть с ним вечером у камина, чтобы свободно поговорить о главном. И в мире было не так уж много столь занимательных, а главное — искренних, порою до беспощадности, собеседников.

Еще в советские времена у нас публиковалось несколько детских стихо­­­­­­­­творений Силь­верстейна, замечательно переведенных Григорием Круж­ковым, а в последние годы появились и два прозаических перевода мастера [1] . Однако многие из ярких стихов Дядюшки Шелби, как подписывал свои детские книги Сильверстейн, пока еще недоступны русскому читателю. Автор этих строк по мере сил попытался исправить подобное недоразумение и желает читателям трех небольших стихотворений замечательного поэта того же, что более всего ценил в жизни сам Шел Сильверстейн, — хорошо провести время.

Забытый язык 

Я когда-то владел языком цветов 

И брюзжание гусениц мог до конца понять, 

Дирижировал хором орущих весной котов

И беседовал с мухой, влетевшей в мою кровать. 

Я смеялся над шуткой скворца, был рыдать готов 

Вместе с каждой снежинкою, тающей, как мечта. 

Я когда-то владел языком цветов…

Как же это ушло? 

Как же это ушло? 

И — куда? 

Дождь 

Я глаза распахнул

И на дождь посмотрел снизу вверх, 

Он по векам скользнул 

И в мой мозг перетек без помех. 

И отныне я слышу в кровати всю ночь напролет,