Новый Мир ( № 10 2013)
Шрифт:
«Лично я постмодернистским идеям — может быть, с несколько большей иронией, чем в девяностые, — верен, и в книжках, и в жизнестроительстве. Но на дворе эпоха фундаменталистских реваншей, да. Что же, тоже занятно».
Станислав Львовский. Интервью. Беседу вела Линор Горалик. — «Воздух», 2012, № 3-4 < http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh >.
«Я вот родился в 1972 году, и к 1991-му, когда СССР не стало, мне было все-таки уже девятнадцать. И дальше уже до нынешних своих сорока я дожил с совершенно естественным, самим по себе сформировавшимся знанием (вот не пониманием, а знанием), что ничего постоянного не существует, — и эти локусы памяти, множество которых и образует родину, где и когда они бы ни находились/существовали, —
«Я отношусь к животным с большим уважением. Настолько, что мне, в общем, кажется, что я не очень вправе использовать их в качестве некрашеных деревянных болванок для нанесения собственных проекций словесным акрилом. У них своя жизнь, и, насколько я понимаю, это жизнь, более или менее лишенная времени. Мне интересно, как это выглядит изнутри, — я, как и все мы, знаю про это, правда, совсем немного. Ну вот когда ты едешь на метро по знакомому маршруту: в одно мгновение ты здесь, а в другое — там. Очнулся — а уже перешел на другую линию — и шел как бы в некоторой разновидности сна. Казалось бы, это действие требует осознания — но нет. Вот, насколько я понимаю, они так всегда живут, в такой сероватой, едва прозрачной Плероме, которая, как и сон, может быть пространством очень интенсивным. Про переходы в метро — это важно. Потому что „жизнь животных” — это большая часть нашей собственной жизни. Мы — они, значительной частью. И эта часть нами едва осознаваема».
См. также рецензию Кирилла Корчагина в августовском номере «Нового мира» за этот год на поэтическую книгу Станислава Львовского «Всё ненадолго».
Александр Марков. Туземец наоборот. Посмотрев фильм-призер «Кинотавра», Александр Марков перечитал роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил». — « Colta.ru », 2013, 13 июня < http://www.colta.ru >.
«Для этого нужно распутать то, что является первичным проектом Алексея Иванова. Этот проект соединяет в себе отсылку к двум моделям колонизации Урала: сословно-корпоративной колонизации, начатой Ермаком, и колонизации полицейской, проводившейся уже во времена после Смуты и особенно в императорской России. Собственно, Служкин и является таким неудавшимся полицейским, пытающимся ввести систему отношений, игнорирующих цеха и сословия; тогда как школьники представлены как сплоченная цеховая структура, эти усилия презирающая. Служкин не может наводить никакого порядка, а может только соблазнять — то своими знаниями, то опытом, то авантюрными перспективами. Будучи предназначен к тому, чтобы учреждать порядок, он не может стать и настоящим капиталистом, способным все купить».
«Моя поэзия перед потомством чиста…» На вопросы Александра Радашкевича отвечает Юрий Кублановский. — «Эмигрантская лира», 2013, № 2 < https://sites.google.com/site/emliramagazine >.
Говорит Юрий Кублановский: «Будучи человеком в общем-то неиздерганным, скорее доброжелательным, чем нет, и довольно покладистым, я действительно жил практически в одиночестве, когда был в эмиграции, и уже в кромешном одиночестве — в криминальные девяностые годы. То же самое и теперь. Но когда стареешь, одиночество становится даже уже потребностью. Я же не шестидесятник какой-нибудь, который должен все время светиться, а без этого угасает. Помню, я спросил Евгения Евтушенко, почему он уехал за океан в самые что ни на есть судьбоносные для российского социума годы. Он ответил: „Всего два, три звонка в день, сам понимаешь…”. Лев Лосев рассказывал мне, что если у Бродского телефон молчал более трех часов, он начинал дергаться и говорил, что поэты никому не нужны».
«„Разочарование” — это мягко сказано, Саша. И Солженицын, и я, и сотни тысяч других русских людей пережили в девяностые годы серьезную драму. А когда натовцы бомбили Белград, разоряли древности Косова — это было не меньшее потрясение, чем советские танки в Праге».
«Мы судим о будущем, исходя из прошлого». Профессор Кембриджа Александр Эткинд — о войнах памяти. Беседу вела Людмила Жукова. — «Новое время/ The New Times », 2013, № 22, 24 июня < http://www.newtimes.ru >.
Говорит Александр Эткинд: «<...> в России статус гуманитарных наук очень низок, хуже того, он снижается даже по сравнению с недавним советским прошлым. Особенно заметно это в последние два года. Впрочем, не просто снижается — его целенаправленно снижают».
«Мы не знаем будущего, но гадаем о нем, исходя из прошлого или, точнее, из того, что мы о нем знаем; я называю это „моделями памяти”. К примеру, после неполного успеха большевистской революции среди интеллектуалов и студентов началась эпидемия самоубийств, получившая название „есенинщины”. Естественно, никто не мог этого предсказать; зато сейчас можно задуматься о близком будущем, исходя из этой модели. Сейчас такой момент, когда кто-то говорит об отъезде, кто-то говорит об уходе в себя, другие говорят о новых формах в культуре и искусстве. Будущее никогда не повторяет прошлого, и, однако, знание прошлого помогает выжить в настоящем».
На последней ноте. Беседу вел Валерий Выжутович. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 122, на сайте газеты — 7 июня < http://www.rg.ru >.
Говорит Владимир Мартынов: «Мы пользуемся великим классическим наследием, к которому не имеем никакого отношения. Большой театр долгое время был национальным символом. Он считался великим, потому что у него было великое прошлое. Сейчас он перестает быть даже брендом. Балет еще кое-как держится, а опера опустилась ниже плинтуса. Музыкальный театр, который не может поставить ни одной оперы Вагнера или Моцарта, это национальный позор. Конечно, на русской классике можно прожить, в том и заключается принцип существования сырьевой культуры».
«Скажем, новая опера — это прежде всего новая партитура. Если нет свежих композиторских идей, движения вперед не будет. А их нет. И руководство театра тут ни при чем. Руководство — это чиновники. Они пишут партитуры? Что-то ставят? Проблема куда более фундаментальна, чем смена власти. Могут прийти великие чиновники и даже великие режиссеры, но если никто не принесет новых партитур, то говорить не о чем. Этот гнойник когда-то должен был прорваться. Потому что невозможно сидеть на „сырьевой” игле „Спящей красавицы” и „Лебединого озера” и делать вид, будто это лицо современной российской культуры».
«Я слышал, кто-то из деятелей Большого театра высказал мысль, что все их беды, они, мол, от того, что ставятся „не те” спектакли: „Дети Розенталя”, еще что-то... Я не в восторге от „Детей Розенталя”, но это хоть какая-то попытка создать что-то новое, актуальное».
Неоскорбленная часть души. Писатель и филолог Алексей Варламов о Михаиле Пришвине, любимых и ненавидимых 90-х и премиальных вешках. Беседу вела Дарья Данилова. — «НГ Ex libris», 2013, 20 июня < http://www.ng.ru/ng_exlibris >.
Говорит Алексей Варламов: «Я и люблю, и ненавижу эти [90-е] годы. Даже советские времена не вызывают у меня столько чувств. 90-е, понимаете… Я не случайно назвал свой первый роман „Лох” — тогда это слово только входило в оборот: оно, по-моему, достаточно точно выразило то, что с нами в ту пору произошло. После ошеломительной радости конца 80-х, когда мы шли по Садовому кольцу стотысячной толпой и скандировали „Долой КПСС!”, после счастливого августа 91-го года все случившееся потом стало для меня кошмаром. При этом я отдаю себе отчет, что маленькие беды московского жителя ничто по сравнению с тем, что пережили люди на окраинах империи, в промышленных городах с остановившимися заводами, в деревнях, но и мне пришлось хлебнуть, а главное — постоянная жизнь в страхе, что завтра рухнет то немногое, что еще живо. И все-таки теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю 90-е с чувством благодарности. За то, что они были, за то, что кончились, за то, что мы выжили, за то, что тогда как раз масштаб человеческих личностей сделался чуть крупнее».