Новый Мир ( № 11 2004)

Легко ложились вповал что лопухи, что цветики. И как же мощно разносился вокруг дух свежего покоса! — ни с чем не сравнимый сладкий запах только что оборванной жизни.

Со спокойствием в сердце

Сергей Георгиевич Стратановский родился в 1944 году в Ленинграде. Один из ярких представителей ленинградского литературного андеграунда. Автор трех поэтических книг. Лауреат премии имени Бориса Пастернака (2004). Живет в Санкт-Петербурге.

Поздравляем замечательного поэта с шестидесятилетием.

* * * Жизнь — ты куст иван-чая у больничной кирпичной стены На прогулке встречая, мы тебе улыбнемся невзросло И заплачем невзросло, если вдруг обломают безмозгло Или срежут бесцельно 2003. Диптих 1 Обо мне помолитесь, а я не могу, не умею Я от горя немею и Богу одно лишь скажу Вслух скажу, что не верю, а только надеюсь, люблю... 2 Говорил, что не верю, но все-таки верю немного Но не в грубого Бога, хозяина неба и слез Верю в Свет невещественный, вдруг озаряющий мозг Свет, во тьме копошащийся Весна 2003. Психотерапевтическое воздействие телевизионно рекламы Слушай, боль и больница не должны заслонять горизонт Пусть счастливые лица и нам улыбнутся с экрана Пусть начнется реклама, завертится жизнь-карусель, Предлагая товары добротные, нужные всем Пусть обрадуют взор чудо-печи и лучшая пицца Рекламируют специи, рекламируют мебель из Греции То на фоне Олимпа, то на фоне Афин рекламируют... Что ж... Будут деньги — мы купим 2003. * * * Здравствуй, рай, — я сказал — здравствуй, рай Долго шел я к тебе и вот наконец обрел Мимо пропасти шел, мимо пасти, разверстой на местности Рай мой, рай обретенный, но знаю, что ад отстраненный В силах прыгнуть по-рысьи 2004. * * * Что в России? Поворот на Запад? Выветрится ли наконец Лестничный трущобный запах, Запах психбольниц и этих лиц понурость Хмурость ущербная исчезнет наконец? 2003. * * * На реке непрозрачной катер невзрачный какой-то Пятна слизи какой-то, презервативы, плывущие Под мостами к заливу, мимо складов, больниц, гаражей И Орфея-бомжа, что в проходе к метро пел пронзительно, Голова полусгнившая 2003. * * * Замогильный мобильник звенит в пиджаке у покойника В склепе великолепном, тортоподобном, огромном «Как там в склепе, Колян? Как там в смерти? Не тесно? Или сносно? И, может быть, лучше и нам В мир иной перебраться?» 2004. * * * Упырь из ГПУ, неужто же любовью Прекрасной женщины спасается и он И словно дикий сон кровь дел своих забудет? Забудет? Может быть... Но сможет ли любить? 2003. Итальянские залы в Эрмитаже Русский ковчег — сны умбрийские, окна на горы лазурные Ну а в окнах напротив: невская тьма, льды стигийские, Снег смурной, и на том берегу, за пургой Всей России тюрьма. Крепкозубье Казематов холодных 2003 – 2004. О карликах 1 Карла петровский, уродец, но роста обычного сын У него, недомерка В гвардию сызмальства сын Был зачислен по милости царской За потешность родителя и теперь презирает отца, Его службу колпачную, его обреченность до гроба Быть курьезом природы Скоро шуту умирать — царь не придет хоронить Да и сын постесняется 2004. 2 Карла Черномор — смешон Ну, чего добьется он, Мстя Людмиле и Руслану? Лишь разбередит, мечтая о любви, Сердца дремлющую рану 2003. О лесе 1 Ежевичная глушь, и в крапивной тени — ключ живительный А у выхода в поле видна бузина многогроздая Купина светоносная — чащи заглохшей душа 2003 – 2004. 2 Эта мебель столетняя — существованье посмертное Шума листьев безбрежного, шума берез заонежских, Душ их умерших, но воскресших в таинственных скрипах Мебели старой, устало 2004. * * * Шарикова потомки, Швондера внуки настырные С внуками Преображенского вдруг сдружившись, почуяли бунта блаженство Стали рок-музыкантами, живописцами стали скандальными И поэтами бурными, катакомбными, неконъюнктурными Стали артистами, хмурым властям ненавистными, Искупая в искусстве дедов былую ущербность 2003. Стихи о советской Индии Арьяварта великая, у львиной короны английской С гиком-свистом отбитая натиском конным, буденным И бежали британцы, сам вице-король улепетывал С другом Киплингом вместе И закрылись ашрамы, и рушиться начали храмы Скрылись в Ганге навеки ее божества многорукие И настала тоска, но зато говорят, что в Москве Завелись индуисты, и кто-то размножил подпольно Гиту — книгу великую 2004. Туринская плащаница Говорят, что подделка, но тогда до какого паденья В морок черный дошел тот алхимик ученый И художник искусный, оскорбивший деянием гнусным Муку крестную Господа 2004. Старец Симеон колеблется Он? А может быть, и не Он вовсе Знаменья были — я знаю И звезда весьма яркая трем волхвам освещала дорогу Так что Он, вероятно, и теперь я могу мир покинуть Со спокойствием в сердце Были дни Хасмонеев, были волненья народные Слишком много я видел — устали глаза от гляденья Слишком много я слышал — насытился слух шумом суетным И устал я от жизни, и готов умереть, но не знаю, Он ли слава Израиля, народа Спаситель, Мессия Или ждать нам другого? 2004.

«Не надо плакать...»

Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Постоянный автор журнала. Лауреат Государственной премии за 1998 год. Живет в Волгоградской области.

Пятьдесят тысяч рублей наличными получить и доставить на хутор — разве не тревога? Тем более для бабы. Пятнадцать километров пустой степью да лесистыми балками. Хорошо, если подвернется машина-попутка. А то и пешком бреди, с оглядкою. Нынче времена лихие: не волков бойся, людей.

Хуторская почтальонша Надя почти пять лет на своей должности: два раза в неделю забрать в станице письма, газеты, доставить на свой хутор да разнести по людям; и раз в месяц — пенсия. Вроде привыкла, приладилась: деньги прятала в широкий дерматиновый пояс, на голое тело, прикрывая одеждой. Но разве это спасенье? Пенсионных дней Надя не любила, боялась их, особенно в глухую пору: осеннюю, зимнюю, когда попутного транспорта не бывает. Добрые люди в домах сидят, лишь волки по степи рыщут.

Но зима нынешняя баловала. Рождество и Крещенье остались позади, а настоящих холодов не было. Прихватывал мороз и отпускал. И снег: то белой крупой сечет, то лепит ленивыми хлопьями, но то и другое ненадолго, вроде понарошку. В степи, на буграх и во впадинах, трава хоть и почернела, но отмякла, даже на ковыле скотина хорошо пасется. Хозяевам — радость: на базу больше сена останется.

И дороги, слава богу, хорошие: ни грязи, ни снежных переносов. Хуторских школьников почти всякий день в станичную школу возят в могучем грузовике с брезентовым верхом. Там — скамейки. Места хватает. Да и свой народ, который при машинах за хлебом да иной нуждой в станицу да в райцентр нечасто, но ездит. Словом, можно жить.

С январской пенсией Наде и вовсе повезло. Из почты вышла, увидела Володю Арчакова. У него — грузовик и до самого места доставит.

— Домой едешь?! — окликнула Надя.

— Домой! Чего?.. Огрузилась деньжищами, не дотянешь?

Про пенсии он, конечно, знал. Для хутора этот день был праздником, его ждали. Тем более что колхоз развалился, и теперь ни зарплат у людей, ни авансов. Вот и ждут всем миром стариковскую копейку.

— Огрузилась, — ответила Надя. — Разгрузиться бы…

— Разгрузимся, — успокоил ее Володя. — Заедем в Малую Россошь. Там целых два магазина. И загуляем.

Надя посмеялась. Кто бы другой говорил, а Володя Арчаков спиртного в рот не брал. На хуторе он тоже был пришлым, из Киргизии. Фермерствовал, как нынче говорят, понемногу занимаясь бахчами: арбузами, тыквами, дынями. Старенький трактор был у него, грузовая машина.

Посмеялись, поехали.

— А ты не боишься с такими деньгами?.. — спросил Володя.

— Боюсь. А чего делать? Работа.

— И никогда ничего?

— Бог милует. Пять лет уже…

В кабине грузовика было тепло и опрятно. Негромко играла музыка. Хозяин машины был мужиком крепким, нестарым еще, на лицо приглядным, но жил бобылем. Лишь летом да осенью, когда он продавал арбузы, объявлялась какая-то баба с мальчишкой. “За оброком…” — посмеивались на хуторе. Володя Арчаков жил бобылем, но содержал себя — с иными семейными не сравнить: в одежде аккуратен, пострижен, побрит, и даже в машине его пахло не бензином, а чем-то приятным.

Миновали Малую Россошь — глубокую просторную балку с речушкой да горсткой домиков, дремлющих в зимнем безлюдье. На воле пошел снег. Редкий, но крупный, в куриное перо.

А от Малой Россоши лишь на высокий курган подняться — и кати до самого дома дорогой пусть и ухабистой, разбитой, но морозом прихваченной, езжей.

Доехали, словно долетели. Открылась внизу, под горой, просторная долина в обрывистых меловых курганах, лесистая урема над речкой и хутор: дома и усадьбы, живые и брошенные, и вовсе руины в дикой поросли садов — все лежит вольготно, раскидисто, от далеких развалин колхозной фермы до леса и речного берега. Приехали.

— Чем с тобой расплачиваться? — спросила Надя.

— А то не знаешь? — засмеялся Володя. — Расступися, рожь высокая… Только так.

Не было в его намеке ничего грязного. Лишь озорная веселость молодого еще мужика. И на лицо он был милым, улыбчивым, с добрыми глазами. Надя ответила с тем же озорством:

— Да где же рожь найти? Колхоз не пашет, не сеет.

— Родная, ты лишь скажи, я все посею! — пообещал Володя. — И рожь, и чего хошь.

Он подвез ее до самого дома, потом развернулся, не торопясь поехал и даже посигналил на прощанье. Надя, уже у ворот своих, махнула ему рукой, улыбаясь, радуясь хорошему человеку.

Но, прогудев, уехала машина. Маленький праздник кончился. День продолжался. Подступала нелегкая для Надиной души забота: пенсии по хутору раздавать. Казалось бы, что в том худого? Но уже слышала Надя голос иной машины — Мишкиного мотоцикла, который завелся, как всегда, не сразу, с чиханьем и гулким стреляющим выхлопом.