Новый Мир ( № 11 2005)
Шрифт:
— Нет.
Мы прощались на том же месте, где совсем недавно смотрели на облака. Какие-то подробности я не узнал, но ни жизнь, ни литература не требуют полного досье. Досье на каждого хранится в двух экземплярах: одно у Бога с Его вечной и неиссякаемой милостью, а другое — в очень важном ведомстве нашего президента-германиста, кое сейчас под руководством господина Патрушева. Боюсь, отдельные страницы в них не совпадают.
Я почти поднял Серафиму с кресла, когда обнимал. Плечо было хрупким и легким. Запаха водочки я от нее не почувствовал, потому что сам был не
Огромный лимузин, прижимаясь к булыжной мостовой, пересек площадь и мягко, как зверь, исчез за ратушей. В “Короне” кельнер уже закрывал дверь. Мне надо было спуститься с холма, со скалы, пересечь старый ботанический сад, своим ключом открыть пряничный домик гостиницы и лечь спать.
Я уже прикинул, что еще позвоню во Франкфурт. Предстарость — чудное время: отказать в один день сразу двум женщинам!
Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 10 с. г.
Пятиконечный знак
Хлебников Олег Никитович родился в Ижевске в 1956 году. Кандидат физико-математических наук. Автор десяти стихотворных книг (в том числе в переводе на французский и датский языки); сотрудник “Новой газеты”. Живет в Переделкине.
* *
*
Все, что может сделать другой человек,
чтобы удивить коллегу,
вот уже который век
неинтересно другому человеку.
Можно, например, очень быстро бежать,
от работы мышц дурея, —
все же — выясняется опять —
кто-то бегает еще быстрее.
Каждый сумеет даже лучше, чем ты, —
попотел — и вени, види, вицы! —
и писать стихи, и не ждать беды,
и бежать... И вдруг остановиться.
* *
*
Пьяный в дым бреду.
Пряный дым клубится,
под ногами — слизь.
Не залить беду —
я теперь убийца,
твой убийца, слышь?
Кто бы ни погряз
в смраде и мокроте,
я и сам такой.
Миловать сейчас
вы меня ведете
сразу всей толпой.
Так что ты поплачь,
но не убивайся:
плачешь — я плачу.
Раз уж я палач,
жертвой оставайся,
верной палачу.
* *
*
Наполнить сутки скудными делами —
мы им вниманья мало уделяли, —
портрет повесить, в ванной натянуть
веревку, мыло положить на место
и сразу в кухню — что там, интересно,
сварилось за последних пять минут?
Как хорошо, что можно раз по двадцать
за сутки — ставить чайник, умываться,
курить по столько, что какой там счет!
И даже на часок, расставшись с силами,
забыться...
Только так невыносимое
выносят,
коль надеются еще...
* *
*
Уезжаю сразу с Трех вокзалов.
В Питер — непогоду потерпеть,
чтоб она дразнила и терзала,
все бумажки выменяв на медь.
В Ярославль, где не бывал ни разу
и могу под звон колоколов
обнаружить жизни метастазу
и решить, что молод и здоров.
В мой родной, уральский, равнодушный
город, где давно уже меня
знать не знают...
До чего же душно
в тех вагонах типа “западня”.
Лучше уж вдоль рельсов, пригвожденных
к навсегда истерзанной земле,
с Трех вокзалов, насмерть обомженных,
уходить во мглу,
идти во мгле...
Далеко дойти уже не выйдет,
шпалы укорачивают шаг.