Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый Мир ( № 11 2005)

Новый Мир Журнал

Шрифт:

— Нет.

Мы прощались на том же месте, где совсем недавно смотрели на облака. Какие-то подробности я не узнал, но ни жизнь, ни литература не требуют полного досье. Досье на каждого хранится в двух экземплярах: одно у Бога с Его вечной и неиссякаемой милостью, а другое — в очень важном ведомстве нашего президента-германиста, кое сейчас под руководством господина Патрушева. Боюсь, отдельные страницы в них не совпадают.

Я почти поднял Серафиму с кресла, когда обнимал. Плечо было хрупким и легким. Запаха водочки я от нее не почувствовал, потому что сам был не

тверез, но духи у нее были терпкие и, видимо, дорогие. Это был новый для меня запах. Прощай, Серафима. Может быть, навсегда. Но жизнь совершает такие зигзаги, что лучше не говорить “никогда”.

Огромный лимузин, прижимаясь к булыжной мостовой, пересек площадь и мягко, как зверь, исчез за ратушей. В “Короне” кельнер уже закрывал дверь. Мне надо было спуститься с холма, со скалы, пересечь старый ботанический сад, своим ключом открыть пряничный домик гостиницы и лечь спать.

Я уже прикинул, что еще позвоню во Франкфурт. Предстарость — чудное время: отказать в один день сразу двум женщинам!

Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 10 с. г.

Пятиконечный знак

Хлебников Олег Никитович родился в Ижевске в 1956 году. Кандидат физико-математических наук. Автор десяти стихотворных книг (в том числе в переводе на французский и датский языки); сотрудник “Новой газеты”. Живет в Переделкине.

* *

*

Все, что может сделать другой человек,

чтобы удивить коллегу,

вот уже который век

неинтересно другому человеку.

Можно, например, очень быстро бежать,

от работы мышц дурея, —

все же — выясняется опять —

кто-то бегает еще быстрее.

Каждый сумеет даже лучше, чем ты, —

попотел — и вени, види, вицы! —

и писать стихи, и не ждать беды,

и бежать... И вдруг остановиться.

 

* *

*

Пьяный в дым бреду.

Пряный дым клубится,

под ногами — слизь.

Не залить беду —

я теперь убийца,

твой убийца, слышь?

Кто бы ни погряз

в смраде и мокроте,

я и сам такой.

Миловать сейчас

вы

меня ведете

сразу всей толпой.

Так что ты поплачь,

но не убивайся:

плачешь — я плачу.

Раз уж я палач,

жертвой оставайся,

верной палачу.

 

* *

*

Наполнить сутки скудными делами —

мы им вниманья мало уделяли, —

портрет повесить, в ванной натянуть

веревку, мыло положить на место

и сразу в кухню — что там, интересно,

сварилось за последних пять минут?

Как хорошо, что можно раз по двадцать

за сутки — ставить чайник, умываться,

курить по столько, что какой там счет!

И даже на часок, расставшись с силами,

забыться...

Только так невыносимое

выносят,

коль надеются еще...

 

* *

*

Уезжаю сразу с Трех вокзалов.

В Питер — непогоду потерпеть,

чтоб она дразнила и терзала,

все бумажки выменяв на медь.

В Ярославль, где не бывал ни разу

и могу под звон колоколов

обнаружить жизни метастазу

и решить, что молод и здоров.

В мой родной, уральский, равнодушный

город, где давно уже меня

знать не знают...

До чего же душно

в тех вагонах типа “западня”.

Лучше уж вдоль рельсов, пригвожденных

к навсегда истерзанной земле,

с Трех вокзалов, насмерть обомженных,

уходить во мглу,

идти во мгле...

Далеко дойти уже не выйдет,

шпалы укорачивают шаг.

Поделиться с друзьями: