Новый Мир ( № 11 2009)
Шрифт:
такое вот внутри
я вырастил искусство.
Сомнителен мне тот,
кто всякий день речист:
всё правильно в словах,
а скребани их — пусто.
Писать стихи в себе
и паузу держать
да так, чтоб над тобой
хрусталик в люстре треснул,
и осознать тщету
и брение держав —
они тебе,
вдвойне неинтересны.
Гражданствовать к кому?
К подкладливым и к тем,
кто их всегда имел
и в праздники и в будни?
Когда попал, мин херц,
под шестерни систем,
silentium храни…
Страшней молчанье будет!
А паузу держать
и пять, и десять лет
учился, рот зажав,
чтоб не сорвался с уст вой.
Но снизошёл с небес
луч, несказанный свет,
на мной взращённое
безмолвное искусство.
Концерт для саксофона на мостовой
... и город ночной растворился во мне,
я тысячи раз это видел во сне;
и хлынули с неба высокие звуки,
нашедшие тело на гибельном дне.
Мы долго учились ненужной науке
у пустопорожних лукавых людей,
но город, поверив нам, взял на поруки,
булыжники вывернув из-под корней.
...растерянно ищет очки книгочей,
коленями выерзав мостовую,
вперяясь очами в страницу пустую,
под силу кому заполнить такую?..
Нас время качало прозрачной волной,
со дна подымало над ложью и бытом,
и чревом урчал базар городской,
голодных людей переваривал сыто.
Джазмен утверждал на глухих обозлясь:
“Не перековать саксофон на орало!..”
Мелодия деревом произрастала,
над «Нерингою» [1] листвою клубясь.
Не надо в расхожих сужденьях спешить,
поспешность в сужденьях порой меднолоба,
отсутствие слуха — случай особый,
безвременье следует пережить.
Сияли софиты, блестели панели,
сетчаткою радужной вспыхивал глаз,
и в клавишах растворялся Ганелин,
и одновременно оплакивал нас.
Субстанция времени в венах густела,
небесную сферу пронзил дырокол,
входила душа в бренное тело,
то, на которое
ты был зол,
когда засыпал и когда умирал,
когда уходил от безумной погони,
когда превращался в холодный металл,
сжигающий
чужие
ладони.
... булыжная кладка — чешуйчатый плащ,
он на землю города сброшен не нами;
укутай им тело. Ни стон чтоб, ни плач
не потревожили старые камни.
Высокую тему ведет саксофон,
булыжник устал от луны серебриться,
и бродит по улицам призрачный сон,
высвечивая взыскующе лица.
...и город ночной растворился во мне
и плазмою стал в кровеносных сосудах,
и в тело вернулся в сквозной тишине
оглохший, ослепший бедный рассудок.
[1] * Кафе в Вильнюсе, в котором когда-то играло знаменитое джазовое трио Ганелина—Тарасова—Чекасина.
Ядерная весна
Алехин Евгений Игоревич родился в 1985 году в Кемерове. Учился в КемГУ, КемГУКИ и во ВГИКе (филология, режиссура театра, кинодраматургия), работал грузчиком, сторожем, строителем, установщиком дверей, кладовщиком и др. Участвовал в создании короткометражных фильмов в качестве сценариста и актера. Финалист литературной премии “Дебют” (2004) и премии имени Бунина (2008). С 2005 года публикует прозу в журналах и коллективных сборниках. Живет в Москве, работает продавцом одежды.
В “Новом мире” печатается впервые.
Элина для меня была человеком несомненно талантливым. Я восхищался ею. Ее независимостью и смекалкой. Например, она впаривала школьникам и первокурсникам таблетки от радиации по сто двадцать рублей за стандарт, выдавая их уж не знаю за что. А ей они доставались по десятке. Вот вам и математика: сто десять рублей, как с куста. Еще она успевала ходить на учебу, пописывать статьи и бывать на тусовках — последнего я не одобрял, хотя и не говорил ей. При том, что она сама тоже была первокурсницей. Как и я, впрочем, только я не успевал ничего. И еще она была моей девушкой, самой первой. Первой, не считая пары случаев, когда все произошло, как говорится, «на пол-Федора». Но это не имеет отношения к делу. Я любил Элину, мне хотелось плакать, смеяться, прыгать, падать, расшибиться, сдохнуть и при этом выжить.