Новый Мир ( № 12 2005)
Шрифт:
как надо, закреплю его в бетоне.
Прости, что над тобою не играл оркестр
“Адажио”, к примеру, Альбинони,
где музыка объята, как трава
корпускулярно-власяным туманом.
Настолько шумной стала голова,
что с нею я хожу, как с океаном,
в виски стучащим Тихим океаном…
Прости
и, как во сне, пошла за караваном.
Rrzepraszam
Когда уже казалось, что я опустился на самое дно, снизу постучали.
Станислав Ежи Лец.
Друзенко Анатолий Иванович родился в 1940 году. Закончил МГУ. В 1961 — 1998 годах работал в газете “Известия”. В “Новом мире” печатается впервые.
Когда этот номер готовился к печати, пришло горестное известие о скоропостижной смерти Анатолия Ивановича. Редакция выражает искреннее соболезнование родным и близким нашего уважаемого автора.
1976-й.
Расцвет застоя.
Брежнев еще сам застегивает ширинку.
На Пушкинскую присылают Алексеева.
Кадровик носит ему личные дела сотрудников: новый Главный знакомится с коллективом.
Редакция в шоке.
Оптимисты сокрушаются:
— Это конец!
Пессимисты успокаивают:
— Это только начало.
Новый Главный интригует Олега Павлова, спецкора-аграрника. Белокурая бестия, он на дух не переносит начальников. Особенно тех, чьи портреты таскают на демонстрациях, и они болтаются в толпе, как… в проруби.
Обнаружив в газете некролог, Олежка оживляется.
— Я всегда смотрю, — весело объясняет, — где ты, деятель, был в период с сорок первого по сорок пятый, а? Любопытная картина получается. Подгорного не забыли? Всю войну прокукарекал в тылу.
— А Машеров? — срезаю я аналитика.
— Исключения бывали, — соглашается Олежка. — Но редко.
Алексеев не из их числа. Великую Отечественную он пережил в городе-музее Самарканде, где редактировал газету. Впрочем, его вполне могли списать по зрению: на широкой переносице Главного очки с немыслимым количеством диоптрий.
Смотреть в набухшие линзы страшновато. Все равно что заглядывать в душу циклопа.
Когда Алексееву приносят полосу, он мрачнеет. Зовет ответственного секретаря и, страдая от предчувствий, ввинчивает палец в строку:
— Это о чем? А это? А подробнее?
В коридорах острят:
— Бывают случаи, когда главный редактор не может писать. Но чтобы и читать не умел!
На летучку, где в меру демократично обсуждаются вышедшие номера, Алексеев опоздал.
Дежурный критик был в ударе и чихвостил все подряд.
— Это кто? — шепотом спросил Алексеев.
— Коган, — шепотом ответили ему.
— Коган? — насторожился Алексеев. — А он откуда? Он в редакции работает?
— А как же!
Это была последняя летучка...
Установки Алексеева терзают душу, как завывания мартовского кота.
— Размышлизмы, — гудит он, нервно поправляя окуляры, — это тру-ля-ля. Главное — люди труда.
На первой полосе стали печатать мелкие, как на паспорт, фотографии.
Издали похоже на листовки “Их разыскивает милиция”. Правда, карточки изображают не преступников, а передовиков производства.
Их не пять, не десять и даже не двенадцать, а обязательно пятнадцать.
По числу входивших в Союз республик.
В том порядке, в каком они перечислялись в Конституции.
Первый ударник — из РСФСР, второй — хохол, третий — белорус, а в самом конце — эстонец.
Володя Соколов, шеф отдела иллюстраций, тоскует:
— В завтрашний номер эстонец у меня есть, а на послезавтра — йок!
В редакцию приводят американского фельетониста Бухвальда.
Алексеев представляет гостю доморощенного коллегу, сообщая с мальчишеской радостью:
— Ему на днях орден вручили.
Американец в изумлении:
— У вас фельетонистов орденами награждают?
— И медалями тоже! — сияет Алексеев.
Олежка направляется в редакционную парикмахерскую, но его останавливают:
— Туда нельзя.
— Почему?
— Сегодня стрижется Главный.
— Когда?
— Пока неизвестно. Завтра приходи...
Мэлор Стуруа заявляет на партийном собрании:
— В редакции повеяли свежие ветры.
Его назначают членом редколлегии. С привилегиями — как у замминистра.
Кадровая революция, о неотвратимости которой шуршали в коридорах, началась.