Новый Мир ( № 12 2005)
Шрифт:
— Извините, как ваша фамилия?
Все равно перепутал...
Утром в корпункте не умолкает радио, а по вечерам — телевизор.
Вживаюсь в ауру чужой речи.
Бесконечная “угадай-ка”.
“Неделя” у поляков не неделя, а “воскресенье”, “ютро” — не утро, а “завтра”, “кавер” — не ковер, а “икра”, “диван” — не диван, а “ковер”, “крават” — не кровать, а “галстук”, “склеп” — не могила, а “магазин”, который в свою
Отовсюду — вежливый шелест: “проше... проше... проше” (пожалуйста) .
Когда злятся, вспоминают почему-то про бледную курицу:
— Курча бляда!
Ничего не напоминает?
Один пан просит у другого в долг, а у того — пусто. Что говорят в таких случаях?
— Не могу.
Поляк говорит:
— Трудно.
Приветствие:
— Припадаю к вашим ногам.
Ответ:
— А я уже лежу у ваших.
К подполковнику обращаются — пан полковник, к вице-премьеру — пан премьер, к вице-министру — пан министр.
Наш замминистра приехал, услышал — чуть с ума не сошел. В Москву звонил, справлялся.
На футболе о мыле — ни слова. Кричат:
— Судья, к телефону!
Беру интервью у министра. Тот жалуется:
— Извините, у меня после вчерашнего страшный кац.
У нас это фамилия, у них — похмелье.
Пытаюсь представить, как иностранный корреспондент приходит к нашему министру и тот — признается...
Курица, может, и не птица, а они…
Кто не удивляет, так это свои.
По понедельникам — иезуитство.
К 9.00 — после двух выходных! в обязательном порядке! — приглашают в посольство.
Токуют в зале, где специально обработанные стены исключают возможность подслушивать.
Все равно конспирируются: Польша — “страна пребывания”, поляки — “друзья”.
Друзья считают… друзья недооценивают… у друзей проблемы…
Посол, бывший белорусский премьер, сидит монументом. Прозвище ему дали — в самую десятку! Вроде ничего общего, а до чего ж подходит — Дуче.
Посольские делятся на три категории.
Карьерные дипломаты модно одеты и прилично говорят по-польски.
Те, кто под “крышей”, развязно общительны.
Остальные — молчаливы, затравлены и в серых костюмах. Приехали вслед за Дуче и говорят с певучим испугом.
Жен корреспондентов пригласили на прием, чтоб — заодно — помыли посуду.
Вечерами все сидят по домам: ни в кино, ни в театр.
Злотые меняют на чеки Внешторга. Копят на машины.
Из отпуска везут чемоданы консервов. Все равно недоедают. У детей случаются голодные обмороки.
КУРИЦА — НЕ ПТИЦА…
Пока не прибыло семейство, мое одиночество скрашивает Саня. Заглянет по-приятельски, — шагает на кухню, достает из кейса, хотя у меня тоже есть, в холодильнике.
Режем колбасу. Я жарю глазунью. Саня смачно закусывает и водит меня коридорами новой жизни.
Если засиживаемся, звонит его верная Татьяна:
— Вы там не очень?
Саня со мной раскрепощается.
В отличие от других, которые могут догадываться, я — знаю.
Не за красивые же глаза его после журфака отправили в Штаты, в аспирантуру какого-то университета?!
Я на американских аспирантов в общежитии на Ленгорах насмотрелся. За версту несло разведкой. А Саня чем хуже?
Меня самого — два раза совращали.
Сначала — на факультете, потом — в редакции.
Рыжая Валентина, секретарь учебной части, отловила в коридоре и потащила к себе. Там, смущаясь, представила невзрачному человеку с размытыми чертами и удалилась.
Безликий товарищ завел туманный разговор, спрашивал, как я отношусь к работе за границей. Напирал, что я подхожу по характеру, внешности, что они знают про отца.
Пришлось притворяться наивным.
Сказал, что на меня пришел вызов из большой газеты, что главным там — Аджубей и что я давно мечтал работать исключительно под его неослабным руководством.
Товарищ, услышав про зятя Никиты Сергеевича, вздохнул, пожелал удачи и ретировался.
Во второй раз — уже в редакции — отбояриться было сложнее.
Такой же неразличимый собеседник вцепился, как клещ, хоть изъяснялся полунамеками.
Я тянул с ответом. Сказать “нет” не хватало духу.
И вдруг — эврика! — вспомнил про очки.
Когда я под стол пешком ходил, на правом зрачке появилось бельмо. При немцах было, в оккупацию, а тогда — да еще в деревне — какие врачи!
По совету старух мама вдула в глаз сахарную пудру. Бельмо пропало. Но зрение…
Я скорчил скорбную мину, намекнул, что не исключена полная потеря, и от меня отстали.