Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый Мир ( № 12 2005)

Новый Мир Журнал

Шрифт:

— Извините, как ваша фамилия?

Все равно перепутал...

Утром в корпункте не умолкает радио, а по вечерам — телевизор.

Вживаюсь в ауру чужой речи.

Бесконечная “угадай-ка”.

“Неделя” у поляков не неделя, а “воскресенье”, “ютро” — не утро, а “завтра”, “кавер” — не ковер, а “икра”, “диван” — не диван, а “ковер”, “крават” — не кровать, а “галстук”, “склеп” — не могила, а “магазин”, который в свою

очередь не что иное, как “журнал”.

Отовсюду — вежливый шелест: “проше... проше... проше” (пожалуйста) .

Когда злятся, вспоминают почему-то про бледную курицу:

— Курча бляда!

Ничего не напоминает?

Один пан просит у другого в долг, а у того — пусто. Что говорят в таких случаях?

— Не могу.

Поляк говорит:

— Трудно.

Приветствие:

— Припадаю к вашим ногам.

Ответ:

— А я уже лежу у ваших.

К подполковнику обращаются — пан полковник, к вице-премьеру — пан премьер, к вице-министру — пан министр.

Наш замминистра приехал, услышал — чуть с ума не сошел. В Москву звонил, справлялся.

На футболе о мыле — ни слова. Кричат:

— Судья, к телефону!

Беру интервью у министра. Тот жалуется:

— Извините, у меня после вчерашнего страшный кац.

У нас это фамилия, у них — похмелье.

Пытаюсь представить, как иностранный корреспондент приходит к нашему министру и тот — признается...

Курица, может, и не птица, а они…

Кто не удивляет, так это свои.

По понедельникам — иезуитство.

К 9.00 — после двух выходных! в обязательном порядке! — приглашают в посольство.

Токуют в зале, где специально обработанные стены исключают возможность подслушивать.

Все равно конспирируются: Польша — “страна пребывания”, поляки — “друзья”.

Друзья считают… друзья недооценивают… у друзей проблемы…

Посол, бывший белорусский премьер, сидит монументом. Прозвище ему дали — в самую десятку! Вроде ничего общего, а до чего ж подходит — Дуче.

Посольские делятся на три категории.

Карьерные дипломаты модно одеты и прилично говорят по-польски.

Те, кто под “крышей”, развязно общительны.

Остальные — молчаливы, затравлены и в серых костюмах.

Приехали вслед за Дуче и говорят с певучим испугом.

Жен корреспондентов пригласили на прием, чтоб — заодно — помыли посуду.

Вечерами все сидят по домам: ни в кино, ни в театр.

Злотые меняют на чеки Внешторга. Копят на машины.

Из отпуска везут чемоданы консервов. Все равно недоедают. У детей случаются голодные обмороки.

КУРИЦА — НЕ ПТИЦА…

Пока не прибыло семейство, мое одиночество скрашивает Саня. Заглянет по-приятельски, — шагает на кухню, достает из кейса, хотя у меня тоже есть, в холодильнике.

Режем колбасу. Я жарю глазунью. Саня смачно закусывает и водит меня коридорами новой жизни.

Если засиживаемся, звонит его верная Татьяна:

— Вы там не очень?

Саня со мной раскрепощается.

В отличие от других, которые могут догадываться, я — знаю.

Не за красивые же глаза его после журфака отправили в Штаты, в аспирантуру какого-то университета?!

Я на американских аспирантов в общежитии на Ленгорах насмотрелся. За версту несло разведкой. А Саня чем хуже?

Меня самого — два раза совращали.

Сначала — на факультете, потом — в редакции.

Рыжая Валентина, секретарь учебной части, отловила в коридоре и потащила к себе. Там, смущаясь, представила невзрачному человеку с размытыми чертами и удалилась.

Безликий товарищ завел туманный разговор, спрашивал, как я отношусь к работе за границей. Напирал, что я подхожу по характеру, внешности, что они знают про отца.

Пришлось притворяться наивным.

Сказал, что на меня пришел вызов из большой газеты, что главным там — Аджубей и что я давно мечтал работать исключительно под его неослабным руководством.

Товарищ, услышав про зятя Никиты Сергеевича, вздохнул, пожелал удачи и ретировался.

Во второй раз — уже в редакции — отбояриться было сложнее.

Такой же неразличимый собеседник вцепился, как клещ, хоть изъяснялся полунамеками.

Я тянул с ответом. Сказать “нет” не хватало духу.

И вдруг — эврика! — вспомнил про очки.

Когда я под стол пешком ходил, на правом зрачке появилось бельмо. При немцах было, в оккупацию, а тогда — да еще в деревне — какие врачи!

По совету старух мама вдула в глаз сахарную пудру. Бельмо пропало. Но зрение…

Я скорчил скорбную мину, намекнул, что не исключена полная потеря, и от меня отстали.

Поделиться с друзьями: