Новый Мир ( № 12 2006)

Это последний номер иркутского альманаха поэзии, который составлял и редактировал бессменный организатор и основатель Фестиваля поэзии на Байкале Анатолий Иванович Кобенков. Он умер в сентябре уходящего года, и я потерял — не знакомого, не приятеля, не коллегу, но старшего друга, человека, которого чужие дарования и стихи волновали больше, чем собственные. У него был редкий талант педагога, казалось, он действительно отдавал молодым, начинающим литераторам часть собственной души, а они относились к нему как к родителю; на его похоронах поэт и редактор Виталий Науменко просто сказал мне, что “потерял отца”.

“И. о. волшебника” — это поэт Марк Сергеев, который руководил писательским союзом Иркутска в его лучшие советские годы. Поэт он был небольшой (а чиновник, судя по всему, отзывчивый, щедрый к нуждам писателей). Кобенков пишет о нем в своей неповторимой интонации, не упуская скромной величины его дарования: “Между тем мне бы очень хотелось, чтобы каждый из нас, знавших Марка в самые разные дни и годы его жизни, в важные для себя минуты выбора, оглянулись на него. Оглянувшись на Марка, каждый из нас прибавит бытию то, чего у него никогда не бывает в изобилии: теплоты всепрощения, светлого смирения перед горечью поражения, доброго принятия всех и вся”.

Последние слова — это прямо-таки характеристика самого Толи: он был очень добрым, и я ни разу не слышал, чтобы он говорил даже о плохом или бездарном человеке с уничижительной интонацией.

А в подборке сергеевских стихов есть и “Пленка” — об оставшейся от умершего поэта звукозаписи: “Но голос можно повторить, / перемотав кассету, / и десять раз, и тыщу раз / прослушать не спеша. / А мне-то как, скажите, быть? — / путей обратных нету, / и жизнь не может повторить / бессмертная душа”. И в конце пишет даже: “Сожгите пленку, а потом / содвиньте шторы плотно…” Нет, с этим я не согласен. И голос Анатолия Кобенкова, начитавшего мне несколько стихотворений в редакции “Нового мира”, я буду хранить особенно бережно, там его душа, ей-Богу, слышится.

Кирилл Ковальджи. Пять стихотворений. — “Зарубежные записки”, Германия, 2006, № 2 (книга шестая) <http://magazines.russ.ru/zz>.

У России свой путь. Роковые вопросы

возвращают на круги своя...

На границе вагоны меняют колеса —

у России не та колея.

Эдуард Кочергин. Проволочные вожди. — “Знамя”, 2006, № 9.

Вторая часть автобиографической трилогии постоянного автора “Знамени”, известного театрального художника. Вот крохотная новелла “Матерь Божья…”:

“Из разных картинок память глаз моих удержала одну совсем неожиданную. Высмотрев в окне вагона голову своего мужика, молодая крепкая сибирячка вскочила на подножку еще не остановившегося поезда и, растолкав гроздь солдат в тамбуре, понеслась внутрь. Через некоторое время после остановки состава она, красивая, черноглазая, появилась в дверном проеме вагона, держа на руках, как ребенка, совсем безногого, однорукого обрубка в тельняшке. Он, обняв шею носительницы единственной рукой, смотрел на нее своими синими виноватыми глазами и басил ей:

— Прости меня, Нюша, не уберегся, не уберегся…

— Матерь Божья, Матерь Божья, Иисус Христос, — крестясь, завопила, глядя на них, всегда пьяная бабка-побирушка и рухнула перед вагоном на колени.

Толпа онемела.

Двое военных мужиков бережно сняли с подножки вагона „Божью Матерь” с ее ношею и выставили на перрон. Черноглазая бабенка, шагнув в расступившуюся толпу, понесла своего обрубленного христосика сквозь людей, ревя и хохоча радостью одновременно. Кто-то выдохнул: „Война””.

Интересно, знает ли Эдуард Степанович о позднем стихотворении Семена Липкина “Военные дороги” (1994): “Мне в безумье военных дорог / Попадались советские мальчики, / Прозывались они „самоварчики”: / То солдаты без рук и без ног. // И случалось, что в саночках женщина / Привозила обрубок в мужья, / И душа трепетала моя, / Будто слышала глас благовещенья”.

Ольга Кучкина. Мальчики + девочки = … Повесть. — “Дружба народов”, 2006, № 9 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

По этой кошмарной в своем содержании повести можно было бы снять яркий, запоминающийся фильм. И весьма актуальный. Ведь еще в недавние времена и подумать нельзя было, что милиция может что-то там кому-то подбросить или спокойно сотрудничать с бандюками. А уж пытать-истязать, а уж “испорченных” детей-подростков, пришедших на Петровку “за правдой”, прямо на этой же Петровке и замочить… — боже упаси! — да автора за сам замысел такой вещи закатали бы под асфальт. А сегодня никто и не удивляется, только интересно: может, и мы вслед за господином Бушем попробуем узаконить какие-то основные пытки — сначала в первом, а затем и во втором думском чтении? Все равно ж пытаем.

Людмила Лаврова. Везде и нигде. — “Дружба народов”, 2006, № 9.

Интересный анализ новой повести Петра Алешковского “Рыба” (“Октябрь”, 2006, № 4).

“Алешковский в „Рыбе” поднялся на уровень притчи, смысл которой наверняка будет отвергнут многими. Или его постараются ограничить рамками частного случая (чему, конечно, способствует подзаголовок: „История одной миграции”), при этом оценив, несомненно, по достоинству глубину реалистического изображения в романе судеб героев, их мытарств и скитаний на известном историческом переломе, изменившем устоявшийся жизненный уклад миллионов людей, населявших пространства бывшего Союза. <…> Современная проза на столь взрывоопасную территорию заглядывать пока не торопится, как будто опасаясь потерять модный нынче и коммерчески успешный игровой настрой, обжечься подлинностью разворачивающейся на наших глазах драмы нового мирового переустройства. Драмы, коренным образом меняющей представления человека о самом себе и собственном предназначении.

Петр Алешковский сделал шаг на эту территорию. И что-то подсказывает: прозаик намеренно сужает в подзаголовке романное поле до рассказа об „одной миграции”. Да и казенное, затертое журнализмом словцо „миграция” здесь торчит не случайно, а вроде некоего вызова. Тем более что эпиграф к роману: „Пришли воры, хозяев украли, а дом в окошки ушел” — старинная русская загадка, поражающая своей многослойной жутковатой образностью…”

Л. Лаврова тонко прослеживает связь “Рыбы” с духом творчества французского философа румынского происхождения, изгнанника Эмиля Чорана (П. Алешковский, знаю, ценит и любит его книги). Имя Чорана не единожды встречается в статье, им и заканчивается: “„Дом в окошки ушел” не в одних лишь российских пределах. Ныне на обломках нашей прежней истории для многих не оставлено иного удела, как обосноваться в изгнании — в граде иллюзий и воспоминаний, стараясь не сделаться эпигоном собственных переживаний. С вечной Родиной в мыслях жить везде и нигде, что, по-видимому, и предстоит героине романа П. Алешковского, согреваемой и согревающей тем теплом, о котором писал Чоран. Теплом, „напоминающим предчувствие рая”. Этому французскому румыну, пессимисту и скептику, эгоисту и мизантропу, подобное тепло представлялось, несомненно, абстрактным. Героиня Алешковского — совсем иной человеческий тип, не случайна ассоциация с рыбой — древнейшим символом опоры, спасения и чистоты, магического перерождения. Дар, которым наделена Вера, согревать, возрождать к жизни прикосновением рук даже тяжело и безнадежно больных, отнюдь не абстрактен. Возможно, как уже говорилось, здесь кроется послание всем тем, кто еще способен поделиться теплом, пока не заброшен новый невод и твоя рука не столкнулась с рукой мертвеца”.

Самуил Лурье. Два эссе. — “Зарубежные записки”, Германия, 2006, № 2 (книга шестая).

Из финала второго текста (“История куста”) — про толстовского “Хаджи-Мурата”:

“…Итак, — скажет критик, — сюжет не совмещается с характером героя!

Ну и бог с ним, с критиком. И с сюжетом. И даже с характером.

Человек, изображенный Львом Толстым, почти всегда больше своего характера.