Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:

43Отрывки из повести А. Г. Малышкина «Севастополь» публиковались в № 1 — 3 «Нового мира» за 1929 год и № 11 — 12 за 1930 год. В журнале «На литературном посту» появились в 1929 году сразу три рецензии на повесть (№ 3, 6, 17). Первый отзыв подписан «Н. Н.» и довольно кисловат. Фадеев одернул рецензента, высоко оценив незаконченную повесть: «Пока не кончена повесть, трудно сказать, придет ли Шелехов, герой по­вести, к пониманию революции пролетариата и слиянию с ней или упадет под своим индивидуалистическим грузом. Важно то, что автор понимает эту проблему» («На литературном посту», 1929, № 6, стр. 13). А. Селивановский в статье «Александр Малышкин» вторил Фадееву: «„Севастополь” еще не закончен. Еще рано гадать, падет ли Шелехов под грузом своего мелкобуржуазного индивидуализма или же сумеет приобщиться к массе строителей социализма, разрешить вековечную для интеллигента его типа проблему взаимоотношения

личности и общества. Мыслим и тот и другой исход» (там же, № 17, стр. 29).

44 Сборник рассказов Вс. Иванова «Тайное тайных» (1927) подвергся ожесточенной рапповской критике, увидевшей в нем не только «фрейдизм», но и «контрреволюцию». В то же время Горький ставил «Тайное тайных» выше рассказов И. А. Бунина.

45 Доклад С. Ф. Буданцева «Бегство от долга», написанный в январе 1931 года, сохранился (РГАЛИ, ф. 2268, оп. 2, д. st1:metricconverter productid="29, л" w:st="on" 29, л /st1:metricconverter . 13 — 38). Содержание его значительно шире, чем резюме Полонского.

46Селивановский Алексей Павлович (1900 — 1938; расстрелян) — литературный критик. По отзыву Надежды Мандельштам, «один из самых мягких в рапповской братии <…> Селивановский кончил там же, где все или многие: судьба человека не зависела от того, что он думал и говорил» (Мандельштам Н. Я. Вторая книга.М., 1990, стр. 433 — 434).

47 Повесть Леонова «Особняк» («Журнал для всех», 1928, № 1), подобно сборнику Вс. Иванова «Тайное тайных», стала объектом рапповской критики.

(Продолжение следует.)

Филология и подвижничество

В начале восьмидесятых, еще до Горбачева, Костя Черный, мой давний коллега и приятель, забежал в “Литературную газету”, откуда он давно уже ушел в издательство “Советская энциклопедия”, чтобы показать словник затевающегося издания — биографического словаря “Русские писатели. 1800 — 1917”. Незадолго до того назначенный заведующим редакцией литературы и языка, он выглядел разом усталым и оживленным. В свое время я отговаривала его уходить из “Литературки”, где мы вместе, собственно, и составляли ее историко-литературный отдел: обаятельный, артистичный, широко эрудированный, но уж слишком непунктуальный, Костя, казалось мне, мало подходит для словарной работы, требующей собранности и некоторой педантичности.

Однако работа в “Советской энциклопедии” его сильно изменила. Новый же проект он ощущал как дело жизни. Шутил, что на старости лет сможет смотреть на все тома словаря с чувством удовлетворения: не зря, мол, прошла жизнь, а что поставить на книжную полку, останься он в “Литературке”? Трогательно хвастался, что словарь будет максимально свободен от идеологии, а марксистскому подходу к литературе объявлен бойкот. Я скептически улыбалась: так вам и позволит начальство всю эту вольницу. Костя парировал: в редколлегии академик Лихачев, Лотман, Вацуро, Манн, Тименчик, Туниманов, Чудаков — весь цвет филологической науки. И вообще, мол, проектов такого масштаба филология не знала. Я поддразнивала: почему ж не знала, у вас ведь был предшественник — Венгеров. Ты знаешь, чем его проект закончился?

Костя, конечно, знал. “Критико-биографический словарь русских писателей и ученых” Венгеров довел только до буквы В, при том что выпустил шесть томов за период с 1897 по 1904 год, потом спасовал перед тяжестью задач и начал выпускать сборники биографических материалов, расположенные вне алфавита (которым, впрочем, для исследователя-филолога цены нет; эти выпуски стояли в открытом доступе в научном зале Ленинки и были донельзя затрепаны от частого использования). В условиях войны и революции Венгеров попробовал сделать хотя бы краткий словарь — но и тот оборвался на букве П.

Но судьба венгеровского замысла Константина Михайловича Черного мало смущала: великий пушкинист и библиограф действовал сначала в одиночку, только потом сумел привлечь других ученых, а тут — весь цвет филологии к услугам редакции.

Энтузиазм моего бывшего коллеги заражал. Для такого проекта хотелось и поработать. Да Костя, собственно, за этим и пришел — склонить меня и В. В. Радзишевского к сотрудничеству. Мне он предложил написать в словарь статью о Гаршине (я как раз закончила книгу о нем) и выбрать из словника столько имен, сколько я пожелаю (оказалось, впрочем, что самые лакомые имена уже разобраны). Я отметила шесть-семь имен писателей второго-третьего ряда, примерно столько же выбрал Радзишевский. Дальновидный

Костя посоветовал мне начать со статьи о Гаршине.

Казалось, нет ничего проще, чем скроить из готовой книги словарную статью. Сделала я ее быстро. Переделывать пришлось три раза, подгоняя под редакционный стандарт. Потом — отвечать на бесконечные вопросы редакторов, перепроверять даты, факты, цитаты, реагировать на замечания рецензентов, доказывая, что именно твоя трактовка событий опирается на факты, а общепринятая точка зрения не более чем красивый миф (речь шла, в частности, о реакции Гаршина на казнь Млодецкого, покушавшегося на Лорис-Меликова: согласно героической интеллигентской легенде, Гаршин явился к Лорис-Меликову просить о милосердии к неудачливому террористу и сошел с ума, когда министр его обманул, — но, увы, факты упрямо свидетельствуют: приступ маниакально-депрессивного психоза начался куда раньше, чем состоялся легендарный визит).

Конечно, я понимала, что столь сложная система контроля, многократного рецензирования и перекрестных проверок — часть самого замысла словаря, направленная на исключение ошибок и неточностей. Но не столь уж большая статья о писателе, про которого, казалось, я знаю едва ли не все, отняла столько времени и сил, что я задумалась: а как писать о тех, о которых мне вообще мало что известно? Словарный проект носит не компилятивный, а исследовательский характер. Это значит, что ни один факт, извлеченный из старых справочников, из словарей Венгерова и Геннади, не будет принят на веру. Тут месяцами придется сидеть по библиотекам, перелистывая старые журналы, альманахи и книги (правила словаря требуют точной библиографии); работать в архивах, устанавливая даты рождения, сведения о родителях и других родственных связях, неизвестные обстоятельства жизни, факты, сопутствовавшие той или иной публикации, отзывы современников (а письма и документы пожелтели от времени, а чернила выцвели и почерк не читается, придется пользоваться лупой, а глаза устают до боли). И я приняла малодушное решение отказаться от дальнейшей работы. Косте я тогда сказала, что остальные статьи не потяну: тут подвижники нужны. А когда вышел наконец первый том (в 1989 году), смотрела на книгу c чувством удивления и легкой вины: подвижники все-таки нашлись.

 

Второй том Словаря вышел в 1992 году, хотя готов был намного раньше. Это понятно: все переворачивалось в стране, деньги стремительно обесценивались, бумага дорожала, государственные издательства разваливались. Костя Черный так и не дождался времени, когда он смог бы с гордостью поставить все тома на домашнюю полку: он умер в 1993-м — эта внезапная и безвременная смерть ошеломила всех его друзей и знакомых.

Издание продолжалось, хотя все время испытывало трудности с финансированием, промежутки между томами растягивались, тиражи неумолимо уменьшались, — одно оставалось неизменным: принципы работы, жесткие требования к качеству словарных статей. Третий том “Русских писателей” вышел в 1994 году, четвертый — лишь в 1999-м . Перерыв в пять лет был связан с борьбой редакции за выживание. Но главные трудности были впереди: новое руководство издательства “Большая российская энциклопедия” в 2001 году решило приостановить издание.

...Вот говорят, что у нас нет общественного мнения, что интеллигенция ленива и равнодушна. Но на сей раз Словарь спасла именно реакция общественности. В “Известиях” от 18 октября 2001 года появилось “письмо академиков”, как его потом называли в печати, подписанное С. С. Аверинцевым, М. Л. Гаспаровым, Вяч. Вс. Ивановым, А. В. Лавровым, В. Н. Топоровым и главным редактором Словаря П. А. Николаевым, где длительная исследовательская и издательская работа коллектива авторов и редакторов была названа “беспрецедентным в отечественной науке гуманитарным предприятием”, а закрытие издания поименовано поистине “варварским актом” “по отношению к русской культуре”. Академики пытались не только информировать общественность о драматической судьбе “значимого для русской культуры и масштабного проекта”, но и привлечь к нему внимание органов государственной власти. Общественность живо отозвалась: газеты наперебой комментировали письмо, различные электронные СМИ разместили его на своих порталах, руководству издательства пришлось оправдываться (весьма неубедительно). “Органы государственной власти”, однако, даже те, к кому издательское дело имеет прямое отношение, вроде Федерального агентства по печати, хранили непроницаемое молчание. Наконец с личным письмом по поводу судьбы Словаря к президенту обратился А. И. Солженицын (3 мая 2002 года). Заметим, что Солженицын никогда и ничего у властей не просил: ни для себя, ни даже для какого-либо общего блага. Сколько мне известно, это был единственный раз, когда писатель счел возможным изменить принятому им правилу.

Поделиться с друзьями: