Новый Мир (№ 2 2011)

Так жанровые романы не пишут. Так пишут пародии на жанр. Ну конечно же это стёб. А если принять во внимание, что героиня по имени Любовь свалилась на бандита по кличке Джип вместе со своим инвалидным креслом, то предположение крепнет. Автор явно снижает романтический образ героини любовного романа.

Действие разворачивается стремительно, в тарантиновском ритме и пародийном ключе. Влюбившись в бандита, девушка прямо на инвалидной коляске пускается в путь по шоссе, вознамерившись доехать таким способом от небольшого городка Вологодской области до Москвы, догоняет знакомый джип с нестерпимо прекрасным бандитом, добирается с ним до Москвы, сумев заинтересовать попутчика. По дороге она излагает ему свои планы: «поступить в шоу-бизнес» (Люба, разумеется, поет), встретиться с Путиным и объяснить все про положение инвалидов. И что же? Все у нее получается. Разговорившись в «Макдоналдсе» с соседкой по столику, Любовь приобретает опытнейшего преподавателя пения, готового заниматься с ней бесплатно, покровителя и продюсера, и вскоре выходит на сцену в ночном клубе, разумеется покоряя всех. С Путиным она встречается тоже, поскольку Путина ей удается спасти от злодейского покушения, когда тот запросто вышел прогуляться по Красной площади: Люба заслоняет его от пули киллера своим телом, получая, к счастью, лишь легкое ранение. После чего становится всенародно любимой героиней, принимает от Путина огромный букет цветов и рассказывает ему о тяжком положении инвалидов, добиваясь тем самым благ не только для себя лично. А что с «невообразимо прекрасным» бандитом? Он исправляется и влюбляется в Любу, следует даже постельная сцена, но в конечном счете Люба его отвергает.

К середине романа начинаешь понимать, что все же никакой это не стёб, не пародия и не постмодернизм. А весь этот бред автор пишет не то чтоб уж совсем всерьез (он старается еще и шутить), но находясь внутри жанра, а не осмеивая его. И ровно то же самое автор делает и в «Цветочном кресте»: пишет приключенческий роман в духе общепитовского феминизма из серии «Девушка с характером». Но в декорациях семнадцатого века.

Игорь Шайтанов, литературный секретарь премии Русский Букер, защищая Колядину от упреков в незнании реалий семнадцатого века, пишет: «Тут есть сознательный элемент китча» [4] .

Сознательный ли? Это, на мой взгляд, ключевой момент дискуссии вокруг романа. Вот типичный спор в Имхонете. Один его участник сетует: автор, пытаясь «реконструировать язык той эпохи», делает это абсолютно безграмотно. Это не «„стилизация” и не „реконструкция”, а графоманщина». Ему отвечают: «Господин ничего не понял! Это жанр „СТЁБ”. В текст намеренно введены слова, которых в принципе не могло быть тогда. Например „АЭР” или „Олей! Олей!” и фамилия „Login”. Это же стёб. Сатира!»

Ну прям как в «Золотых плодах» Натали Саррот. Когда критики нашумевшего романа возвышают голос, указывая на нелепости и несообразности, апологеты его находят контраргумент: так ведь все это нарочно. Возражу и я в духе тех же «Золотых плодов»: когда нарочно — это всегда видно. Вон когда Сорокин играет с языком, что в «Дне опричника», что в «Метели», сталкивая, к примеру, «горницу» и «саботаж», — так от этих столкновений возникает предусмотренный автором комический эффект. А от фразы «Мария <…> ловко взмахнула десницами, изображая скользкую дорогу» комический эффект возникает тоже, но вряд ли автором предусмотренный.

В книжном издании обещают многочисленные ошибки выправить. Это хорошо. Я, кстати, никогда не была склонна смаковать писательские ляпы. Они могут быть у самого хорошего писателя. Но у Колядиной не просто ляпы, которые легко выправить. Что делать с самим смешением стилей, с этими актерами , инженерами , рассказывающими об устройстве фрезы , с чувством профессионального удовлетворения , испытываемым героем и правительственными кругами , в которых занимаются лоббированием, куда хочет проникнуть отец Логгин? Или нам объяснят, что так и надо, что это стёб, постмодернизм и сознательный китч?

В конце восьмидесятых, когда еще рулила КПСС и не вышел из моды соц-арт, по Москве гуляла байка про то, как американскому коллекционеру русского авангарда впарили Доску почета какого-то завода под видом шедевра концептуального нонконформистского искусства. С одной стороны, — смешно. А с другой — это много говорит о самом таком искусстве, оперирующем чужими клише. В романе Максима Кантора «Учебник рисования», к сожалению, сильно у нас недооцененном, лидер «второго авангарда» художник Струев, разочаровавшийся в себе и своих коллегах, устраивает погром в модной галерее мошенника от искусства и задерживается в недоумении перед ящиком с мусором: это экспонат или просто ящик, оставшийся от ремонта? Ящик в конце концов тоже пострадал — возможно, ни в чем не виновный.

И действительно: так ли уж легко отличить иной концептуальный арт-объект, выставленный в музее, от случайной кучи мусора? Доску почета, оформленную на общественных началах скромной помощницей по кадрам советского завода, — от работы последователей Комара и Меламида, иронизирующих над советской символикой? Иногда главным доказательством принадлежности объекта к искусству оказывается просто перенос предмета из одного пространства в другое, что впервые доказал Дюшан, выставив перевернутый писсуар.

Считается, что со словом подобные операции не проходят. Однако это не совсем так. В студенческие годы, во время походов, мы любили у костра петь песни. Хитом был «Товарищ Сталин, вы большой ученый...» Юза Алешковского. Но следующим мог быть один из советских маршей, что-нибудь вроде «Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор». То есть это мы, потребители, превращали невменяемый, пафосный текст в иронический и пародийный просто путем переноса его из одного культурного пространства в другое.

После того как соцреализм был осмеян в ряде концептуальных текстов, у издательства «Ad Marginem» появилась веселая идея: напечатать пародируемые оригиналы. Например, постмодернистский «Шпионский роман» Бориса Акунина пародирует советский шпионский роман, и в частности книги Льва Овалова о майоре Пронине, читать его весело и смешно. Но, оказывается, не менее смешно сегодня читать и самого Льва Овалова. И вот самое высоколобое издательство издает самого примитивного представителя советской массовой культуры в серии «Трэш», одним этим жестом осуществив перенос кучи мусора из дикого пространства улицы в культурное пространство музея.

Нечто подобное произошло, на мой взгляд, с романом Елены Колядиной.

Предыдущие ее книги спокойно издавались себе и стояли в книжных магазинах среди дамских романов в ярких обложках. Но высокое букеровское жюри вряд ли заглядывало на полки с этими романами, как американский коллекционер авангарда не заглядывал в коридоры советского завода, где висела доска передовиков производства. Артефакт из параллельного пространства масскульта по ошибке залетел туда, где выставляются объекты актуальной культуры. И его принялись обхаживать со всех сторон, расшифровывать аллюзии, намеки, извлекать скрытые смыслы. Нашли. Провозгласили литературным событием. С одной стороны, — курьез. С другой — это немало говорит о характере самой «актуальной культуры».

Елена Колядина, как она уже объявила, теперь намерена продолжить историю Феодосьи. А как быть с тем, что героиню сожгли? Ничего, спасется. Возможно, нас ждут еще многие тома приключений. Судя по обещаниям, данным в финале, мы еще увидим героиню в мужском платье в роли ученого-монаха. А как же ее юродство, ее психическое расстройство? Ничего, пройдет. Интересно, займут ли эти тома свое законное место: на полке той литературы, где исторический антураж служит фоном для приключений героини, как, например, эпоха семнадцатого века служит красочной декорацией для приключений красавицы Анжелики в псевдоисторических романах Анны и Сержа Голон?