Новый Мир (№ 3 2008)
Шрифт:
Впрочем, сказала я это не очень уверенно.
Мои служебные обязанности сводились к тому, что с утра до вечера я переписывала своими словами русские народные сказки из сборника Афанасьева, печатала платежки, вела клиентские карточки оптовиков, а в перерывах бегала за сигаретами для коммерческого директора.
Комдиректор издательства Корольков, в чьем непосредственном подчинении я находилась, курил исключительно “Парламент”. В магазине “Диета” на Садовой-Триумфальной он стоил тридцать пять рублей. А в оптовой палатке на Даниловском рынке — двадцать
К рабочему дню я готовилась с вечера. В правом кармане пуховика у меня была сделана специальная прорезь, которая вела дальше в подкладку. Туда помещалось три пачки. Поскольку пуховик был очень толстым, да еще и на три размера больше — мама в Салтыковке на рынке купила по случаю, — то получалось незаметно.
Когда Корольков посылал за сигаретами, я брала деньги, надевала пуховик с контрабандой, выходила на улицу и минут десять гуляла, держа пачку в руке — для того, чтобы она остыла, ибо в шкафу, где висела верхняя одежда, проходила труба с горячей водой и все ужасно нагревалось.
После охлаждения товара я возвращалась в офис и как ни в чем не бывало выдавала сигареты из кармана.
Больше всего я боялась, что в теплую погоду сигареты не успеют остыть и он все поймет.
Ужасно было и то, что я никак не могла постирать пуховик — куртка с такими карманами была у меня одна. Правда, в гардеробе висела еще песцовая шуба, подарок от бабушки ко дню совершеннолетия, но там вообще не было карманов, а стало быть, и возможности приработка. Короче, шуба не годилась.
Через два месяца постоянной носки воротник куртки из светло-желтого сделался… сделался... назовем это словом горчичный . Тогда я стала надевать поверх черный шерстяной платок — обматывала вокруг ворота и подворачивала внутрь бахрому.
Такой запеленатой матрешкой и проходила всю зиму.
Фамилия у Марины оптимистическая и жизнеутверждающая — как колокольчик над входом в магазин игрушек, где продают воздушные шарики, розовых пупсов и клоунов с гармошками, но никогда — скучные кубики и лото: Гамаза . Сплетение трех гласных, двух звонких и одного сонорного звука оповещало мир, и вовсе не ложно, о непоседливом и взбалмошном характере обладательницы. Друзья даже не произносили, а пели ее фамилию, как песенку про Буратино:
— Скажите — как его зовут?!
Га!
Та-та-та-ти-та-та!
Ма!
Та-та-та-ти-та-та! — но тут уже чувствовалось, что одного слога не хватит, и фамилия пропевалась на итальянский манер:
Зи!
Та-та-та-ти-та-та!
Но!
Та-та-та-ти-та-та!
И патетическое сфорцандо:
Га! Мы! Зи! Но!!!
С Мариной Гамазой я познакомилась по объявлению. На стенде в вестибюле Дома культуры “Салют” белел тетрадный листок. Объявление состояло из четырех слов:
“Журнал „Голубые небеса” ищет гениев!”
И номер телефона.
Единственным человеком, кто по нему позвонил, была я.
В какой области я считала себя гением, это другой вопрос. Наверное, в журналистике. Я страстно желала опубликовать статью про своего друга, замечательного фотографа Леню Лещинского. Ей-богу, он того заслуживал.
Но только не в таком СМИ. Издание оказалось рукописным, тиражом пять экземпляров, а выпускала, вернее, каллиграфическим почерком писала, а иногда и вышивала — ну да, прямо вот так, нитками, по тряпичным страницам, — словом, вела его Марина Гамаза. Содержание в основном составляли стихи, которые она время от времени сочиняла, начитавшись Ксении Некрасовой или Марии Петровых.
Увидев, как я расстроена, что журнал ненастоящий, она придумала утешительный приз — прелестную фетровую шляпку с огромной розой. Меня это тронуло; я решила проявить себя благодарным призером и тоже чем-нибудь ее премировать. Например, промышленной бобиной фиолетовых ниток мулине для эксклюзивной полиграфии. Я была рада общению: из своих в околотке никого не осталось, школьные подруги повыходили замуж — признаться, я немного скучала. А тут такая личность — и где, в соседнем доме!
На работу я все время опаздываю. Не могу встать с постели, и все тут. Будильник я слышу, и первый, и второй, и четвертый, но это ничего не меняет. Гири пудовые на ногах, на руках, и вообще приподнимите мне веки. Бухгалтерша Владлена Узьминична, лукавая старушенция с потерянной буквой, даже прозвище придумала: “Королевское опоздание” — по аналогии с джентльменским, — которое коллектив сократил до Опоздания. А по идее, я должна приходить раньше всех.
— Мы тебя брали, чтобы в десять ноль-ноль у нас был живой телефон, — сказала Косая.
Мне нечего на это ответить. В каком-то учебнике по психологии я прочитала, что если человек не хочет просыпаться по утрам, то значит, он не хочет жить. Двигаясь в плотные миры, где жизнь труднее, то есть в сторону смерти, вы чувствуете себя плохо, говорилось в той книге; двигаясь в миры легкие, райские, вы чувствуете себя хорошо.
Надо, однако, менять маршрут. А то усну вот так и не проснусь.
Рабочее место Марина обустроила в эркере. С улицы можно было увидеть осиное тулово черного “Зингера” на подоконнике, а если вглядеться в полумрак квартиры, то и саму хозяйку за закройным столом у окна — Гамаза колдовала над выкройками, задумывалась с лекалом над миллиметровкой, отмеряла, чертила обмылком по ткани, отрезала, сверялась со схемой, снова чертила… Так бывало обычно. Но сегодня, направляясь в эркер на примерку вечернего платья — за небольшие деньги Марина взялась передрать его из каталога итальянского модельера Роберто Капуччи, — сегодня ее фигуры в окне я не увидела.
Зигзаг этого дня повернул иначе. Марина была огорчена: в химчистке обнаружилось, что ей испортили пальто. На лацкане воротника, на светло-сером драпе, зияла маленькая, но хорошо заметная дырочка.
— Пытались доказать, что так и было. Почему мне все время врут, ты не знаешь? Весь мир против меня, все словно сговорились. В супермаркете продали испорченную пиццу. “Только привезли, только привезли”… На работе сказали, что примут в штат, и не взяли. Даже мальчик на улице вчера обманул, когда спросила, где библиотека.