Новый Мир (№ 3 2010)

— Как хотят, так и работают. — Усатая тетка катала туда-сюда сумку.

Два-три человека равнодушно подняли на нее глаза и тут же опустили.

Девушка в дутой куртке перевернула страницу. Ее губы шевелились, она считала буквы кроссворда.

— Ца’ёв! — громко прокартавила. — Угадала!

Мужик в шапке-петушке отнял от уха транзистор, удивленно окинул взглядом остановку и приложил снова. На светофоре показался автобус.

— Только закуришь — сразу приехал. — С досадой выдохнул дым.

Сигарета упала, закатилась под лавку.

Машина прошла поворот, осела на бок и остановилась. Двери лязгнули. Расталкивая остальных, вперед ринулась тетка с тележкой. Чтобы не испачкаться, люди расступились.

Девушка с кроссвордом залезла последней.

Мотор натужно загудел, фасады за окном стали набирать скорость. Газетный киоск, урны. Выбитые стекла телефонной будки. Трубка висит на проводе и качается (или это автобус качается?). Следом в окно вкатилась квасная бочка. Ее покрышки были давно спущены, а на пупырчатых крыльях лежали листья.

Несколько секунд вровень с автобусом бежала школьница. Банты и ранец смешно подпрыгивали в такт. Сначала ранец, потом банты. Ранец — банты. Ранец — банты.

Народ теснился, пропуская кондуктора. Баба с шалью на пояснице, позвякивая мелочью, отматывала билеты. Люди равнодушно считали цифры и прятали билеты.

“Счастливый!” — долетал детский голос.

“Папа, счастливый!”

Машина вышла на круг, снова осела на правый бок.

Пассажиры послушно, как карандаши в стакане, наклонились.

— Метро, вы спрашивали, — буркнул кто-то.

“Ты можешь убежать, исчезнуть. Не нужно подходить к постовому. Кричать, звать на помощь. Просто скинь лямки, выброси рюкзак в урну. Все, ты свободен. Не будь наивным, ты прекрасно понимаешь, что внутри. Какое задание тебе предстоит выполнить. Не-е-ет, только бежать. Бежать! Пока никто не следит — спрятаться в родном городе. Уйти к своим, залечь на дно. Вспомни, как ты мечтал, что бросишься, схватишь их в охапку. Обнимешь. Неужели ты боишься, что они забыли тебя? Неужели ты настолько не доверяешь им? Думаешь, что можно взять и похоронить человека? А если амнезия, потеря ориентации в пространстве? Да мало ли что могло произойти — ведь мы ничего не знаем о человеке, кроме того, как работает его оболочка. Как соединяются молекулы, сокращая мышечные ткани. Например, где сейчас этот парень — на светофоре с папкой? В кафе? В собственном детстве у ограды детского сада? В постели с любовницей? Там ли человек, где его тело? Вот ты — все время думаешь о женщине, которая осталась там. Из-за нее ты не можешь бросить рюкзак. Если не выполнить задание, с ней произойдет что-то плохое — так ты думаешь. Так говорит твоя совесть. А теперь спроси ее, что она говорит по другому поводу. Почему, например, ты не думаешь о своих? Забыл о них — ради той, которую, возможно, никогда не увидишь? Или: почему ты не вспоминаешь ту, что приходила к тебе — там, в доме с раздвоенным кипарисом? Может быть, все твои мучения — от того, что совесть просто молчит? Тебя одолевает чувство гигантской утраты — и там и тут. Но одновременно ты ощущаешь прилив жизни. Испытываешь полноту сил, чувство обретения. Хотя о каком обретении речь? Ведь у тебя ничего нет. Нигде нет. Ничего — кроме рюкзака вот этого проклятого и улицы, где ты его тащишь. Помнишь, ты все жаловался на внутренний голос? Что он говорил: это в тебе что-то изменилось, дало трещину. Что не в дурацкой осечке причина — а в тебе . Помнишь?

А что было дальше? Ты подумал, что можно вернуться. Отмотать пленку, заскочить в прошлую жизнь обратно. Но точка была пройдена, и ты оказался в другом времени. Сначала оно пугало тебя, казалось непонятным и страшным. Чужим. Гудело все время — помнишь? Излучало невыносимо яркий свет. А на самом деле это и было твое время. Обретенное тобой, заслуженное. Которое со временем, идущим снаружи — тусклым, слабым, — не имело ничего общего. А ты составлял расписания, строил графики. Заполнял ежедневники. Хотел убить в себе новое время, вернуть его в старое русло. Но твое время оказалось сильнее тебя. Тогда-то ты по-настоящему и запаниковал. Засуетился. Натворил глупостей. Потому что ты не понял главного. Что время, которое в тебе открылось, — это дар, а не наказание. Обретение, а не тупик. И ты упал, сорвался в пропасть. Провалился, как Алиса в свой колодец. С другой стороны — перед входом в сад всегда есть колодец. Не провалишься — не попадешь в сад, таково условие. Не женщину ты потерял, не жизнь. А свое старое время — сбросил как изношенную кожу.

И нашел тоже не женщину, не новую жизнь. А себя. Обрел свое собственное, внутреннее время. В этом времени тебе больше не нужно играть роли. Быть актером или режиссером. Зрителем. Софиты гаснут, спектакль окончен. Что будет с тобой в новой жизни? Мы не знаем. Возможно, ты просто закроешь дверь в театр — и растворишься в толпе. Возможно, останешься на сцене. Отыщешь своих — или не найдешь, не важно. Вернешься туда, где улица с баром и терраса над пропастью. Или туда, где все дома стоят спиной друг к другу и где тебя ждет мальчишка с удочками. Или в подвал, где на полу лежит мертвое тело. Ты будешь тем или этим, многими. Или никем. Если время — это древоточцы, которые подтачивают человека, то это время для тебя кончилось. Новое время будет не разрушать, а лепить тебя. Теперь ты — объект, глина. Замысел. Материал, с которым будет работать время. Поэтому давай, тащи свой рюкзак — немного осталось. Вот уже фабричные корпуса из красного кирпича — видишь? Знакомый бетонный дом, ты сравнивал его с бункером. „Клуб Глухих Любителей Танго” — что может быть лучшим прикрытием? Никому и в голову не придет, что на самом деле происходит под такой вывеской. Так что не тяни. Нажимай кнопку. Вылезай из колодца, двери в сад — рядом”.

— Кого? — В щель высунулось лицо.

Мучнистую щеку пересекал след от подушки.

— Никого нет, завтра с одиннадцати. — Не дожидаясь ответа, охранник захлопнул дверь.

Я снова нажал кнопку.

— Что, не по-русски? Говорю — нет!

Он дернул ручкой.

— Убери, гад! — попытался выбить мою ногу.

Обрезанное дверным проемом лицо тряслось от злости.

— Никого нет, ремонт — понял?

Дверь распахнулась, от неожиданности я ввалился внутрь.

— Иди смотри! Сейчас узнаешь!

В каморке звякнул телефон, охранник принялся накручивать диск.

Я быстро спустился по лестнице. Кроме бетонных опор, ничто не напоминало о том, что в подвале находился клуб. Ободранные стены источали каменный холод. Ни барной стойки, ни сцены. Ни прожекторов. Вообразить, что на месте огромной лужи лежал паркет и танцевали пары, невозможно.

— Что мы ищем, молодой человек?

Рядом с охранником стоял другой, помоложе, в костюме.

— Мне нужен клуб. — Я протянул бумажку с адресом.

— Кто дал вам этот адрес? — “Костюм” сверлил взглядом.

— У меня здесь свидание с девушкой. Это ее записка.

Охранник хмыкнул:

— Здесь!

— Динамо ваша девушка. — “Костюм” приподнял тяжелые надбровья.

Бумажка с адресом спланировала в лужу.

— Прокрутила динамо, понятно?

Охранник провел по щеке, как будто хотел стереть след.

Волна ряби от бумажки ударилась в стену и потухла.

Я поднялся по лестнице и вышел.

Улица, улица. Какая же она чужая, незнакомая! Фасады как будто выгорели на солнце, такое впечатление, что улицу покрывает слой пыли.

Движения нет, выходной. У памятника пусто, концерт отменили. Ветер встряхивает кусты сирени, ее ветки колышутся волнами, и композитор делает вид, что дирижирует ими.

На парапете, подложив картонку, сидит бомж. Его ноги замотаны в пленку и напоминают ноги космонавта. Кряхтя и причмокивая, он перепеленывает их.

От угла за бомжем наблюдает милиционер. Руки у него в карманах, плащ потемнел от дождя. Воротник подпирает фуражку. Время от времени изо рта вырывается пар.