Новый Мир (№ 3 2010)

Милиционер достает сигарету и закуривает.

По воздуху струится запах благовоний. За “Оладьями”, где раньше был банк или офис, построили храм. С тремя небольшими башенками он похож на чернильницу. Я подхожу, разглядываю быка. Вырезанный из цельного куска дерева, он охраняет вход.

В полумраке храма мерцает позолоченная скульптура с огромным глазом во лбу. По залу движутся тени. На выходе из храма девушка кладет быку на круп ладони и что-то шепчет.

Я возвращаюсь к памятнику. На мостовой сложены доски и трубы. “Значит, террасу разобрали совсем недавно”, — говорю себе. А сердце стучит как сумасшедшее. Я поднимаю голову — первый, второй этаж. “Не может быть!” На балконе вместо голубятен — ржавая коробка кондиционера. Шторы исчезли, стекло закрывает обычная занавеска.

Латунная ручка покрыта испариной и холодит руку. Дверь за спиной кто-то подхватывает, я вижу очкастого парня, который входит следом. Очки у него сразу запотевают. Он беспомощно озирается поверх стекол.

И протискивается между столиками.

Сводчатые потолки в кафе посерели, в углах пыль. Панели на стенах в царапинах, некоторые заменили на пластик. Со столов исчезли стекла, из-под стекол — старинные афишки.

Официантка скучающе оглядывает рюкзак. Не меняя выражение лица, поднимает глаза.

— Кофе, пожалуйста.

Радиоточка на стене трещит, передают сигналы точного времени.

“В Петропавловске-Камчатском полночь”, — говорит диктор.

Я подношу стакан к губам и слизываю кофейную пенку.

Дверь хлопает, под потолком проносится струя холодного воздуха.

В кафе вваливается группа молодых людей, они ставят черные футляры с музыкальными инструментами на пол, рассаживаются. Саксофон, виолончель, туба — футляры напоминают гигантские скворечники.

В какой момент появляются они ? Чтобы меня не заметили, я опускаю голову.

Несколько секунд жена и художник стоят в двух шагах от меня. Озираются, ищут свободное место. Смотрят на меня — и не замечают.

То, что я вижу, не укладывается в сознании. И вместе с тем обыденно, привычно. Как они занимают стоячие места. Как она выкладывает локти на мраморную столешницу, подпирает подбородок. И как другой рукой поправляет волосы. У нее новая стрижка, как у мальчишки. Это делает ее лицо юным.

Художник тоже выглядит помолодевшим. Наверное, они только что вернулись с отдыха. Он приподнимается на носках и стоит, держась пальцами за край стола.

“Влажными и холодными”. Я вспоминаю его рукопожатие.

Она то и дело поглядывала через стекло витрины на улицу. Иногда ее взгляд останавливается на мне, я замираю. Но взгляд перемещается дальше, она меня не узнает или не видит.

На каждый удар двери художник оборачивается — он тоже кого-то ждет. Мы несколько раз встречаемся взглядами, но его лицо остается невозмутимым. Он не узнает меня тоже.

Судя по жестам, улыбкам, по тому, как он отнимает от лица ее руку и забирает в свою, как дышит, чтобы согреть ее, — это близкие люди.

Дверь хлопает, они поворачивают головы. На лицах улыбки. Боком, чтобы не задеть посетителей, между столов пробирается крупная девушка. Это следователь. В эту же секунду фрагменты складываются в картину.

Я понимаю, что на фотографии, которую мне удалось вспомнить в подвале, с художником стояла именно она. Что у них давняя история — из прошлой или позапрошлой жизни, которая каким-то образом перешла в эту, и что моя жена тоже играет в этой истории свою роль.

Вот откуда мне знакомо это лицо! Вот откуда эти пальчики, похожие на пробирки!

Как же все просто и как обыденно — кто бы мог подумать?

Как банально…

Расцеловавшись, они делают заказ. Что на бумаге, которую вынимает толстая? Они склоняются над листком, рассматривают — так, эдак. Смеются. Наконец художник складывает бумагу, машет ею в воздухе — и убирает в пальто. Жена обнимает его за шею, целует. Что-то шепчет — а сама поглядывает на улицу.

Толстая шумно втягивает кофе. Художник треплет по щеке жену, а потом продавливает крышечку на кефирной бутылке. Когда он пьет, его невыбритый кадык двигается как поршень.

Зрелище жалкое, отвратительное. Такое ощущение, что попал на плохой спектакль, в котором тебе тоже оставили роль. Что происходит на сцене? Какая связь между актерами? Кого они играют?

Молния на рюкзаке ползет нехотя, сопротивляется.

Наушники выскакивают из кармана и повисают на проводах.

Я улыбаюсь, шепчу губами какие-то слова.

“Интересно, что они играют? — Смотрю на футляры. — Джаз? Классику?”

Кнопка “Пуск” блестит между пальцами.

С той стороны стоит девушка, та самая. Сквозь мутное стекло видно коляску и что ребенок одет в комбинезон. Девушка говорит жестами и улыбается. Она повзрослела, вид у нее спокойный — от девушки из клуба ни следа, настоящая няня.

Мой ребенок — круглолицый мальчик — смотрит перед собой. В руке у него лопатка. Время от времени он машет лопаткой — резкими движениями. Потом ложится в кресле.

Я выхожу на улицу и сажусь перед ним.

Беру за ноги поверх ботинок.

Ноги у моего сына упругие, даже сквозь комбинезон. Я постукиваю ботинком о ботинок. Мальчик улыбается, я вижу два крупных зуба. Разглядываю русые пряди, выпавшие из-под шапки. Лоб и бесцветные, по-взрослому густые брови.