Новый Мир (№ 4 2009)
Шрифт:
толкутся у стола, заглядывая в чашки.
Теплынь, а ты с утра ворчишь, и ты — любим
до каждой клеточки на клетчатой рубашке.
Смородиновый чай, кузнечики у ног,
сомлел соседский кот на плиточной дорожке.
Ты отгоняешь прочь цветочный табунок,
встаёшь из-за стола, отряхивая крошки.
И всё ещё — оса над чашкой голубой;
и
И фотку бы в альбом: “Вот это — мы с тобой”…
Но это — я и ты — в свои невосемнадцать.
И надобно опять — в прозябшее жильё —
отважиться на жизнь с повадкой постояльца —
в болезни и нужду, в безлюбие твоё, —
чтоб не пускать корней и смерти не бояться.
* *
*
Воздух дрожащий, тени наискосок,
полдень морочит, хрустит на зубах песок…
Марью окутан и облачён в тоску, —
как по огню, ступающий по песку...
А у меня в голове всё кружится стрекоза,
и солнце слепит глаза.
А он-то — видом неявен в моём краю,
но я его по голосу узнаю.
И говорит повелитель стрекоз и мух, —
сухими губами меня обращая в слух:
— Ну что ты заладила: “милости” да “прости”?
Тебя уже не спасти. —
И вижу за маревом — рот его крепко сжат,
но слышно, как тихо звенит песок и губы его шуршат.
И я говорю ему… говорю ему…
А что — и сама никак не пойму.
Но сколько гостя ни вопрошай и рук к нему ни тяни, —
холодно в чёрных его очах и жарко в его тени.
А он — то лукав, то ласков — неизъясним…
И вдруг понимаю, что я говорю не с ним.
А он научает меня словеса плести.
А я повторяю: — Милости, милости…
* *
*
Тупая усталость, предсмертная дрожь, —
как будто по снежному полю идёшь.
Как старая Герда — любовь во плоти —
застыла, забылась и сбилась с пути.
И меркнет рассудок, и сумрак — вокруг,
и дремлет под снегом ненайденный друг.
Забвенье, затишье, и дело — к утру,
сухие былинки звенят на ветру.
И слышно, как в норах — во мраке парном —
полёвки хрустят припасённым зерном.
И манит подземный мышиный уют.
Но белые волки призывно поют…
И кто-то по следу — из далей иных —
уже подъезжает в санях ледяных.
* *
*
Не спится в дому полуночном за ветхой стеной,
где ходики ходят и мучит их звук жестяной.
В саду не шелохнется ветка, не хрустнет сучок.
Глаза призакроешь — и тут: то заскрычет сверчок,
то в старом буфете впотьмах, нагуляв аппетит,
упорная шушера-мышь вермишелью хрустит,
то стукнется тихо о землю неспелый ранет.
И маятник чиркает воздух, а времени — нет.
А есть полотно на стене и сюжетец на нём:
дырявый котёл в очаге с неподвижным огнём.
Вглядишься, а там, на холсте, — ничего уже нет.
И только в прореху сквозит немерцающий свет.
Блок
Новиков Владимир Иванович родился в 1948 году в г. Омске. Окончил филологический факультет МГУ. Доктор филологических наук. Литературовед, прозаик, автор книг и статей о классической и современной литературе. Лауреат премии “Нового мира” за 2002 г. Живет в Москве.
Фрагменты книги “Блок” печатались в “Новом мире” № 2 за 2008 год.
У НИКИТСКИХ ВОРОТ. 1904
В Москву! Девятого января Блок с женой добираются на извозчике до вокзала и садятся в вагон третьего класса.
Попутчица в купе — уездная барышня, с которой Блок затевает недолгий и легкий разговор.
Потом долго не спится.
Утро — веселое. Предвкушение новизны.
Неподалеку от Никитских ворот, в начале Спиридоновки, двухэтажный дом с видом на церковь Вознесения, где венчался Пушкин. Здесь живет троюродный брат Сережа Соловьев. Его тетя, Александра Михайловна Марконет, теперь в больнице, где лечится от нервного недуга, и Сережа договорился, что Блоки остановятся в ее квартире. Там уютно. В доме обитает еще один Марконет, Владимир Федорович (брат покойного мужа Александры Михайловны). С короткого визита к нему начинается день. Потом на лестнице встреча и разговор с тетей Сашей, отлучившейся из лечебницы, чтобы посмотреть на молодых Блоков.