Новый Мир ( № 4 2013)

В преддверии завтрашней встречи с Вероникой Шильц (виделись в Пасху мельком, и вот… у какой-то потомицы Лансере ужин…) купил «Остановку в пустыне» (перечитать «Мадмуазель Веронику»). Впервые этот сборник Бродского подарил мне Саша Величанский в середине 70-х: совсем бледная машинопись на голубоватой папиросной бумаге, не все можно было и разобрать — но тем не менее эта самиздатовская без ошибок любовно напечатанная сплотка у меня словно перед глазами, хорошо помню даже расположение текстов… Теперь у меня в Переделкине чеховское издание. Но вот купил в YMCA: «Остановка в пустыне», СПб., 2007 (серия «Азбука-классика»). И — читаю.

«Горбунова и Горчакова» никогда не умел прочитать насквозь: увязаю после первой трети, ну и — хорошо помню концовку (куда, как правило, по жизни заглядываю, увязнув). В замечательном «Письме в бутылке», как, помню, и сорок лет назад, запнулся в недоумении: «Я вижу светлого джерси мыс» — почему юбочный подол назван мысом ? Я, помню, сначала подумал о декольте, нет, судя по дальнейшему, подол . Но это не «мыс», если на то пошло, а… «береговая кромка»!

23 ноября, вторник, 530 утра.

Ужинали у Екатерины Бонсенн (Лопухиной), родственницы Лансере, владелицы графики Бенуа. И была Вероника Шильц, адресат многих стихотворений Бродского (начиная с 1967).

В дом с аптекой

я приду пешком, если хватит силы.

В этом «доме с аптекой» читали мы Бродскому стихи (я «Летнюю медицину», неуцелевшую), аптека, как ни удивительно, так в том доме и сбереглась, хотя вокруг все другое (Тишинка в Москве).

Ее разговор с врачом Иосифа. Обширный инфаркт с почти мгновенною смертью. Всю ночь пролежал мертвый. У Вероники закривились губы, заблестели глаза. Я поспешил как-то увести разговор.

Она с 42-го года, т. е. на 5 лет меня старше… Иосиф умер в 56 лет — как странно, что мы настолько пережили его!

Пили хорошее вино, ели фазана (убитого на охоте братом Екатерины, офицером с высоким чином). Вернулись в двенадцатом часу по дождю.

25 ноября , среда.

С утра — на выставке «Золото инков», третье тысячелетие до нашей эры, мать честная. Чего только до нас (христиан) не было!

Днем встречались со Струве (хотел расспросить его о своих Записках). Но… машина не завелась, приехал, бедный, на электричке, потом на метро — только чтоб повидаться. Записки мои, конечно, уж позабыл; пошли в кафе, выпили по 50 г кальвадоса, чаю, дергано поговорили, и отправился он обратно в свою тьмутаракань. Мне даже стало неловко: зачем я его из нее вытаскивал? Ох, ох, старость не радость.

Днем звонила Муратова (вернулась только что из Москвы). Говорили про недавно скончавшуюся Асю Богемскую (Ксюшу, как звали мы ее в Университете): «В две недели… рак… ничего не предвещало». Это с Асей-Ксюшей шли мы ночью по Щербинке на последнюю электричку, когда «посадские» сломали кастетом мне переносицу, светлый плащ сразу намок от крови (1965)... Это она подошла между лекциями и предупредила меня, что Р. — стучит .

В последний раз видел ее на Декабрьских вечерах в прошлом году.

26 ноября, пятница, полдень.

60-е годы XIX столетия. В Павловске на ночь не запирались дома (Мышкин у Епанчиных). Впрочем, непонятно, как там у Достоевского рассчитано время: откуда взялась половина первого ночи. После утреннего свидания с Аглаей, разговоров с Лебедевым, чтения писем — вдруг уже ночь, нигде не сказано, что князь день проспал, после того как Лебедев удалился: «Тихими стопами…тихими стопами и… вместе-с» (гениально). «Князь вышел, наконец, из темного парка, в котором долго скитался, как и вчера». Значит, днем отсыпался, а потом, вечером, пошел в парк читать письма (или наоборот). Тут у Достоевского «затемнение» — он не может достоверно уложить князя на отдых.

2 декабря, 8 утра, Переделкино.

«Вести». Каждый год в России умирает свыше 100 000 наркоманов (!) моложе 30 лет.

Последнее чтение Настасьи Филипповны: «французский роман „M-me Bovary”».

2120. Читал сейчас последние страницы «Идиота», и началось в груди такое колотье, что впору принимать успокоительное.

С утра на отпевание Ахмадулиной.

4 декабря , суббота, в 5 утра.

Вчера во избежание стояния в пробках выехали из Переделкина затемно. В Москве поздний рассвет, клубящиеся свинцовые дымы над Кремлем на темно-розовом с желтизной небе...

В церкви Космы и Дамиана почти еще никого не было… Я поразился Белле в гробу, обычно глядеть мне на покойников жутковато, а тут глаз отвести не мог. Солженицын по смерти выглядел классическим старцем; здесь же лежала русская инокиня , смерть придала ахмадулинскому лицу такое качество, благородство, каких я прежде не замечал. Потом начал собираться народ, Борис заплакал около гроба (она умерла на его руках, когда на скорой помощи ее увозили из Переделкина). Отпевал отец Александр Борисов.

7 декабря , вторник.

На днях говорил с падчерицей Наймана Аней Наринской, литобозревательницей «Коммерсанта». В свое время на сараскинского «Солженицына» она написала скептическую рецензию. Когда Сараскина ее встретила, то, не чинясь, упрекнула: «Вы не меня оскорбили, вы Александра Исаевича оскорбили».

8 декабря , среда.

Собираюсь на соловецкую экспозицию (в Храм Христа Спасителя)... Ходил по снежку в Дом творчества, в старом корпусе разглядывал фото соцреалистов на втором этаже, разговорился со старушкой-уборщицей.

— Я их всех помню. Помню, как в Фадеева тут стреляли.

— ?

— Любовница его стреляла, да от волнения промахнулась…

— Да я и сам здешний, с Тренёва, 4.

— Я и тренёвского сына знаю. А вы тут давно ли?