Новый Мир ( № 6 2007)

я просто вышиваю

по ветру языком.

Я с некоторых пор

ранимой не бываю,

давай поедем к папе —

ты не был с ним знаком.

Давай поедем к маме!

Возьмем с собою кошку

и цифровой серебряный фотоаппарат,

присядем у оградки

и дернем на дорожку,

и вспомним понемножку,

как угодили в ад.

Ну что ты, все прошло,

я не переживаю,

я так фотогенична,

особенно весной!

Гляди, я получилась

ну прямо как живая,

и ты, со мной и с кошкой,

ну прямо как родной.

* *

*

Притворился дураком —

муж мой ходит женихом,

и бегут невесты:

где тут свято место?

Говорю им: “Дуры,

он ведь шуры-муры,

он ведь сивый мерин,

без зубов передних,

лысый и ленивый,

пьющий-некрасивый”.

А они хохочут —

целоваться хочут.

* *

*

Тот мужчина с улыбкой широкой,

тот мужчина с глазами клошара

смотрит так непривычно тревожно,

так бессонно, бессовестно так:

— Твои губы дадут еще сока,

твое тело даст еще жару,

нужно только качнуть осторожно

сердца маятник с мужнин кулак.

Два припева

А что позабыла —

на то и забила:

на горстки находок,

на свалки потерь.

Все лучшее — было,

все худшее — было!

А то, чего не было,

будет теперь.

А что позабыла,

на то и забила:

еще на потерю,

еще на успех.

Все лучшее было,

все худшее было.

А то, чего не было, —

будет у всех.

* *

*

Вот отец

на коленях у деда,

это я

у отца на коленях,

это сын

у меня на руках.

Это внук

на коленях у сына,

это сын

на коленях у внука,

это внук

у него на плечах,

это…

Вот бы это — пускай и без звука! —

в запредельных увидеть лучах.

Меганом

Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя” и др. Лауреат премии “Дебют-2004”. Живет в Москве.

Что делать двум симпатичным парням на пустынном крымском берегу, если испортилась погода? Штормит, прохладно... Палатка в бухте поставлена. Фисташковое деревце срублено на дрова. В пещере рядом — свои имена маркером начертали. Ужин — тушенка с кетчупом, хлеб.

Мы с Мишей слышали, что здесь обитают хипы. Не те, которые в драных клешах валяются по вокзалам от Владивостока до Новгорода и цыганят мелочь на Арбате, а настоящие — диковатые и честные. Миша хотел понаблюдать за ними, впечатлиться и написать что-нибудь.

По пути встретили мы на горной тропе детей — мальчика и девочку, стали расспрашивать; они ответили, что живут в бухте неподалеку, с группой, приехавшей на семинар йоги, и что больше в округе никого нет. Общаться с нами дети явно не хотели и быстро ушли.

— Персонажи колоритные, — сказал Миша.

Я спросил — почему.

— Их невысказанность меня будоражит. — Миша снял рюкзак, сел на него, потуже затянул на подбородке ремешок своей колонизаторской шляпы и стал вдумчиво смотреть на море. Внизу там вспенивались барашки, вдалеке шел катер.

Я тоже снял рюкзак, сел на него и стал думать о колорите, о йогах, о том, что запасов еды и выпивки нам хватит примерно на неделю, о том, что Мишка хоть и писатель, а с выразительностью у него все-таки неладно; я вот если бы писал вообще серьезно, то уж точно не об этих детях.

После встречи с ними Миша забеспокоился. Сетовал, что хипов мы не найдем, отвязных студенток с гитарой — тоже, соответственно и придется нам зависать вдвоем, как заправским педикам, что зря мы сегодня сюда притащились, что он устал от этой сраной жизни, потому как уже давно девушки не хотят с ним возлечь, жаловался на собственную скверную энергетику, которая, дескать, мешает ему в любви, и, разжигая костер, предложил податься в гости к йогам.

Мы выпили грамм по сто пятьдесят пятизвездочного “Коктебеля” и в уже сумерках пошли в соседнюю бухту. Коньяк не взяли, йоги не употребляют.