Новый Мир ( № 6 2011)
Шрифт:
А если видишь — то лишь в том случае, когда автор специально указывает на это.
(Подобную, нежнейшую, грустно-веселую, горько-сладкую прозу, если вспоминать навскидку, в России только Влад Отрошенко умеет делать. Но он с юга, казак — видимо, только южнославянским народам дано это умение. Гоголь, опять же…)
В некоторых новеллах Петрович нарочито обнажает прием. Вот человек однажды опознает Богородицу на вокзале, а потом начинает видеть и другие картины вокруг нас — Тайную вечерю, потом и засуху, блуждающий народ, водяных чудовищ и саранчу…
Вот
«Маэстро, простите… — спрашивает у старика мальчик. — Скажите только одно. Куда девается столько музыки?»
Прекрасный вопрос. Литературы, кстати, тоже касается.
А л е к с а н д р Б а ш л а ч ё в. Человек поющий. Стихи, биография, материалы. Составитель Лев Наумов. СПб., «Амфора», 2010, 480 стр. («Дискография»).
Перед нами первое полное собрание стихов и песен Башлачёва, первая попытка создания его биографии (к тому же в отдельную таблицу сведены все «квартирники» Башлачёва), первая подробная библиография. Хороший труд.
Быть может, стоило сначала дать полный свод песен и только затем ранние стихи и стихи на случай — а то неподготовленного человека может смутить качество текстов, если он честно начнет читать с первой страницы, сразу угодив в юношеские, незрелые сочинения Башлачёва или, скажем, в стихотворение, написанное по случаю 25-летия Череповецкой капеллы («Сегодня у капеллы день рождения! / Исполнилось не мало — двадцать пять! / И поздравляя, хочется сказать / „Мы любим ваше хоровое пенье!”»). Едва ли Башлачёв обрадовался бы такой широте охвата его текстов.
Впрочем, все это придирки. Какие еще неподготовленные люди будут читать томик Башлачёва, откуда им взяться.
Он покончил жизнь самоубийством 17 февраля 1988 года. В момент, когда, казалось, все только началось, — мы имеем в виду русское рок-движение. Потребовалось два с лишним десятилетия, чтобы понять то, что стало очевидно Башлачёву еще тогда: обновления русского духа через рок-н-ролл не получилось.
В 1984-м он напишет свое культовое: «И пусть разбит батюшка Царь-колокол, / Мы пришли с черными гитарами. / Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл / Околдовали нас первыми ударами. / И в груди — искры электричества, / Шапки в снег. И рваните звонче-ка / Рок-н-ролл — славное язычество / Я люблю время колокольчиков».
Уверенность, что эти колокольчики зазвенят, как Царь-колокол, прожила до обидного мало.
Башлачёв успел дать всего шесть интервью (первое в 85-м, последнее в 87-м), и в тот момент, когда его сотоварищи по рок-н-роллу несли в основном пафосное черт-те что, он уже поставил диагноз: «Явление рок-музыки — гигантское явление. А плодов никаких нет, я их не вижу». Или в другой раз: «Русский рок не чувствует своей глубины. Своей особой уральской, тульской, сибирский изюминки». Или в третий раз: «Люди, которых я вижу на сцене, — я им не верю. Я знаю, что они другие! Зачем играть в другого человека, когда можно играть в себя?! Но ты-то мелкий, а хочется играть в крупного! В себя-то начнешь играть, а ты никому не нужен, у тебя душа-то мелкая. А ты, будь добр, пойди поработай со своей душой, пусть она у тебя вырастет, окрепнет. Когда вырастет, тогда шагай и пой».
Или в четвертый раз по тому же самому поводу: «Многие игры мне кажутся странными, а многие странности просто играми».
Иногда звучало что-то вроде надежды в его словах: «Когда из джаза вся социальная суть выхолостилась, патрон стал холостым, можно стрелять куда угодно, пуля все равно никуда не попадет. А в рок-музыке еще достаточно много пороха. Я бы даже сказал, сырого пороха, который надо сушить. А сушить его чем? Чем угодно: своими словами, сухими дровами».
Вот это «своими словами» — волновало Башлачёва больше всего. Под «социальной сутью» он понимал далеко не «социальные песни», которые вскоре стали ходовым — и весьма отвратительным на вкус — товаром. Одно из ключевых понятий, важных Башлачёву, — корни, укорененность: в языке, в русской географии, в духе.
Башлачёв часто говорил о том, что для русского рока слишком важен вопрос «как» (проще говоря — мы безуспешно старались сделать «как на Западе»), но никто не интересуется «зачем». В итоге, опять цитируем Башлачёва, «все путались в рукавах чужой формы» — вместо того чтоб переодеться в свои телогреечки и петь так, как живешь, жить так, как поешь, растить душу и быть вровень себе.
К этой укорененности рок-движение так и не пришло. Башлачёв неизменно говорил, что любит песни Гребенщикова, дружил с Шевчуком, Ревякиным, Кинчевым, — но это были всего пять-семь, ну, дюжина имен. Пользуясь есенинским определением, надо признать: «иная крепь» не взошла.
Русский рок-н-ролл не то что не воскресил национальный дух — он даже не породил новых достойных детей.
После смерти Башлачёва не появилось ни одной значимой рок-величины, кроме, пожалуй, Васильева («Сплин»). Остались отдельные люди, шедшие каждый своим путем. И уходившие поразительно рано, один за другим. Цой. Янка Дягилева. Майк Науменко. Сергей Курёхин. Алексей Хрынов. Егор Летов. Эпидемия какая-то.
Говоря о русских рок-музыкантах, Лев Наумов пишет в предисловии: «Башлачёв жил так, что в момент его смерти все остальные в одночасье повзрослели».
Тут какое-то другое слово надо подобрать, не «повзрослели» даже. Башлачёв как открыл окно, в которое выбросился, — так оттуда и потянуло огромным ледяным сквозняком. Его гибель была знаком — и никто в полной мере этот знак не осознал. Все вроде бы побежали дальше — а заслонку-то вытащили, и вот то одного сбивало и уносило назад, то второго...
Своих слов и своих дров, чтоб отогреть целую страну, у поколения не нашлось. Зато попытки устроить фейерверк, имея в запасе только отсыревший порох, стали обычными.
В книжке, о которой мы ведем речь, приведены слова Ревякина об одном из квартирников Башлачёва: «Это был не концерт, а проповедь какая-то. Помимо искренности, чувствовалось, что за ним стоит что-то весомое, которое словами не передать. Какие-то ангелы в этот момент присутствовали. Это я сейчас так передаю это состояние: полумрак, свечи горят, Саша поет и люди внимают. Тогда еще люди умели слушать…»