Новый Мир ( № 7 2009)

Они похоронили поляка через два дня. Вертолёт мог прилететь разве что через месяц, и то если не помешают дожди. А пока Врач и Дмитрий Игоревич раздали местным женщинам муку, чтобы они свершили свой погребальный обряд. Как ни странно, даров никто не взял, и пан Пшибышевский лёг в африканский суглинок лишь под молитву, прочитанную Врачом. Дмитрий Игоревич молчал, а про себя подумал с грустью: “Вот они, ляхи… Ай, ай, сынку, помогли тебе твои ружья?..”

Но вот прилетели птицы с Севера.

С каждым днём их прилетало всё больше, и Дмитрий Игоревич весь был погружён в работу. Он описывал уже окольцованных птиц, взвешивал их на пищавших без умолку электронных весах, дул им в затылки, ероша пёрышки, чтобы узнать возраст, и совсем потерял счёт дням. Поэтому он не сразу понял, что говорит ему вечером Пьер Робертович. А? Что? Что с могилой?

Оказалось, что могила метеоролога пуста.

Даже не сжившись с Африкой так, как Пьер Робертович, Дмитрий Игоревич понял, что это конец. Колдун придумал для развлечения что-то, что гораздо хуже его доморощенного социализма и капитализма.

И точно, когда они вышли к берегу озера, то увидели своего товарища.

Мёртвый пан Пшибышевский ходил по берегу и кормил птиц своим мясом. Метеоролог отщипывал у себя с бока что-то, и птицы радостно семенили к нему.

Врач и орнитолог смотрели на озеро, которое было покрыто пернатым народом. Задул холодный ветер с гор, и птицы сотнями начали подниматься.

Правда, некоторые падали обратно, едва взлетев. Даже издали было видно, какие они больные.

Веселый центон

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.

* *

 *

Счастлив, кто падает вниз головой.

Владислав Ходасевич

Говорила Марина: я хочу не быть.

Раствориться, расплавиться, позабыть

всё, что связывало меня с землей,

родными и близкими. Они со мной

тетёшкались столько лет подряд,

опекали, вытаскивали из дерьма.

Хорошо бы, конечно, принять яд,

но этот способ дорог весьма.

Проще выйти на воздух. Не отдав долгов,

задохнуться давлением в пять атмосфер.

Вот и вся любовь.

Вот и вся любовь.

Небосвод непоправимо сер

под тобой, шагнувшим через барьер.

Жестокое солнце

Игра в аду.

Велимир Хлебников

Australian Open — 2002. Женский финал.

Дженнифер Каприати — Мартина Хингис.

Температура приближается к сорока.

С каждым геймом становится жарче.

Вода выкипает мгновенно,

оставляя на теле соляные разводы.

Корт, раскаленный как сковородка,

припекает ступни сквозь подошвы кроссовок.

Это не теннис,

это — игра в аду.

Мартина отходит в тень.

Стоит секунду, две, три.

Больше нельзя.

Дженнифер чуть сильнее физически.

Она вымучивает победу.

Мартина сидит, опустив голову.

Она ничего не видит.

И кажется ей, что теннисный мяч

похож на снежок,

брошенный маленькой девочкой

где-нибудь в Татрах.

Через полгода

она — красивая, двадцатидвухлетняя —

уйдет из спорта.

* *

 *

А потому что жизнь прошла.

Сергей Гандлевский

Жизнь представляется прожитой.

Что мы видим в конце?

Что отразилось, Боже мой,

на этом лице?

Шрамами и ожогами

траченный, но живой.

Мне остается много ли?

Много ли, Боже мой?

Стерпится, перемелется,

пыль осядет в углу.

Но все равно не верится,

что все равно умру.

* *

 *

И жаждет веры, но о ней не просит.

Федор Тютчев

Откуда дует ветер?

С Белого моря.

Кто стоит на дороге?

Одинокий странник,

горький пропойца,

крещеный нехристь.

Чего он хочет?

Веры.