Новый Мир ( № 8 2010)
Шрифт:
под своим славным историческим именем —
Санкт-Петербург!
Трудящиеся всех стран, объединяйтесь
для борьбы с большевизмом!»
IV
Тетрадь Глеба (продолжение):
«9 — 14 октября 1941 г. Дни непрестанных налётов и начало
Необходимо, пока в ясном уме и сознании, записать это — хотя бы так, скелетом слышимого, словесным наброском, отмечая всё то, что потом, если позволят обстоятельства, обрастёт звуковым мясом, не задерживаясь на зияньях.
Форма — вариации, причём двойные: pro и contra, ослепительный свет и неверные сумерки, Альфа и Омега, если хотите (никаких намёков).
Две темы.
Соло литавр — введением в славословие. Тема первая: у рояля, даже у двух роялей, зияющих широко распахнутыми крышками, демонстрируя струнно-рёберную внутренность телесной души (а душа музыки именно телесна, хотя и рвётся в стихийно-числовое), её кровоточащее. Тема идёт неуклонно возрастающе, в контрапункте с линией колоколов. Как строфа — когда записать словесно, то получится:
Город, залитый солнцем в короне зенитных разрывов
ранним снегом покрытый ослепительной изморосью
дышишь ты как река сквозь себя проходящая
нам тебя не избыть в громком сердцебиении
(___ ___
___ __
___ __
_____
слова примерные, но за ритм отвечаю).
И вторая тема — анти, ритмом у густой виолончели в диалоге с альтом, на бледном контрабасовом подмалёвке — снова превращаю в слова:
покуда воздушным — скользя — изливается змеем в удар
как дерево пламени ищет корнями испить
дыхание жизни надежд дуновение где
в момент проясняется взгляд сквозь накат атмосфер
(стало быть:
______
_____
_____
_____).
А теперь вариация первая на первую тему, если продолжать заполнение ритма словами, звучащая примерно так:
Солнцем залитый ярким рваными дырами
расцветаешь в дымах крышами, шпилями
в оба лёгких реки льдом не стесняемой
дышишь ровно свистишь под литавры разрывов
(обойдёмся на этот раз без схемы, всё ясно и так, и быстро и начерно вариация на вторую тему):
дрожаньем листвы
и очерком лоз дымовых
обвивших дыхание
что крепчает в последней борьбе
под шквал огнеградин
ты дерево или пожар
Вариация II (темы первая и вторая) —
в этом солнце дневном блещущем ярко
растопляющем снегсмертную изморось
или пот на челе выпарив жаром
ты готовишься встать в тень того, кто
словно ожившее
кровеносное дерево несокрушим
чья медная длань простирается выше холодной реки
дыхание жизни дыхание смерти в огромных его
глазах поглотивших громовый просвберк атмосфер
Вариация III (на первую тему) —
в солнце жизни влитой
нет, скорей виноград
загнутый лозами
смертной бури побег
виски обвиваешь
всаднику
высящемуся горою — —
Дифирамб! Получается самый настоящий дифирамб!»
Глава вторая. Вера
V
«…Amo, et cupio, et te solum diligo, et, sine te jam vivere nequeo; et caetera quis mulieres et alios inducunt, et suas testantur affectiones» [1] , — почему-то эта ироничная фраза их Апулеевых «Метаморфоз» крепко засела в мозгу Глеба. Не то чтобы он в некоторые моменты жизни чувствовал себя Луцием, превратившимся в осла (хотя и это было), просто сила Вериной любви, выражаемой действенно и словесно, перехлёстывала через край понимания, заставляла его сомневаться в реальности переживаемого, где их счастье нерасторжимо сплелось с общим несчастьем.
«Так не бывает», — сказал бы на его месте много кто. «Это незаслуженно», — говорил себе Глеб. Он словно забывал, что происходившее было выстрадано годами ошибок и срывов, множеством неверных шагов.
Глеб, как и всякий по-настоящему счастливый человек, не понимал, внутри какого предельного, редко переживаемого с такой полнотой состояния он находился. Вокруг были возрастающее разрушение, война, всё большая неопределённость будущего. Внутри — напряжение жизни и её смыслов. Прежнее казалось тенью, вдруг отпавшей, и теперь Глеб, словно бы выздоровевший, шёл в свиристящем и залитом светом, не по-осеннему и не по-городски бестенном солнечном пространстве, охваченном качаемыми — нет, не бомбовыми ударами и артобстрелом, а резким балтийским ветром — деревьями, и октябрьский ветер пел полногрудым дыханием вздымавшей в нём лучшее весны.