Новый Мир ( № 9 2010)

С другой стороны, возможны ли более верные свидетели времени, чем те, кто пережил и продумал его как собственный опыт? Более того: в их страстности и пристрастности, преувеличениях, а хотя бы и несправедливостях [6] — есть точность особого рода, принципиально недоступная внешнему взгляду.

Эмоционально отстраненные, «объективные» (не верится мне что-то в возможность вполне объективного исследования дел человеческих! — но будем надеяться) научные труды о центральных десятилетиях ХХ века у нас, несомненно, еще впереди. И скорее всего, они будут написаны теми, чьи личные смыслы сложились в более позднее время и на другом историческом материале: теми, кого эта эпоха уже не будет будоражить, обескураживать, оскорблять, приводить в такую растерянность, которая только и возможна при очень большой личной заинтересованности. Но этим будущим исследователям, если уж они захотят быть действительно объективными, никак будет не обойтись без личных, пристрастных свидетельств, яркий и редкий (в жанровом отношении — написанный как история культуры) образец которых — «Полеты над бездной».

Ольга БАЛЛА

[3] «Полноценное большое искусство, — пишет он, — не состоялось в Москве и Ленинграде тех времен» — совершенно независимо от степени персональной талантливости отдельных своих представителей: Михаила Шварцмана, Анатолия Зверева, Владимира Яковлева. И вообще это искусство, по мысли автора, «явно преувеличивало свое значение» (Я к и м о в и ч А. Полеты над бездной…, стр. 32).

[4] «Нас освободили, — иронически формулирует он типично американский подход к жизни, — от прежней дисциплины культуры и общества, но притом взяли за горло и сказали: теперь делай, как приказано. Тебе объяснили, как надо жить и радоваться жизни в Америке, так что изволь подчиняться» (там же, стр. 56 — 57).

[5] Например: «У меня такое ощущение, что если снять на видеокамеру те сцены реальности, которые я более или менее регулярно вижу в Москве на площади Трех вокзалов, то это будет посильнее Бергмана и Бертолуччи, вместе взятых» (там же, стр. 42).

[6] Ну, например: «Задержаться, присмотреться, сосредоточиться, уйти в себя, углубиться в проблему, сделать какие-нибудь неожиданные выводы — это означает вести себя не по-американски» (там же, стр. 57). Думается все-таки, что это некоторое упрощение.

Жест синтеза

ЖЕСТ СИНТЕЗА

С в е т л а н а С е м е н о в а. Паломник в будущее. Пьер Тейяр де Шарден. СПб., «Русская христианская гуманитарная академия», 2009, 672 стр.

Николай Бердяев писал о Леоне Блуа, католическом мистике конца ХIX — начала ХХ века, «религиозном зрячем», «единственном в своем роде явлении беспредельного одиночества, покинутости и непонятости внутри католичества», чающем преображения как религии, так и жизни человека: «Латинское католичество являет собой исключительное и небывалое в истории художественное произведение, пластически совершенное и законченное, эстетически властвующее над душами. Эту эстетическую власть совершенной архитектуры Католической церкви

с особенной остротой почувствовали последние католики ХIX века, упадочники тонкой культуры. Эти отщепенцы, индивидуалисты, ни к чему не приспособленные, жили под магической властью красоты композиции Католической церкви» [7] . Сам же Блуа прозревал о своих (гипотетических) сотоварищах: «Их будут преследовать, это слишком правдоподобно. Неутешные кочевники великой мечты, они будут блуждать по земле, как Каины, и будут, быть может, вынуждены быть сотоварищами диких зверей, чтобы не остаться без пристанища» [8] .

Именно таким был Пьер-Мари-Жозеф Тейяр де Шарден — несмотря на всю свою укорененность в традиции, верность церкви да и просто кротость характера — уж слишком необычно было то, во что он со всей «необратимостью порыва» [9] верил: «Склонимся же с уважением перед веянием, наполняющим наши сердца тревогами и радостями „все испытать и все найти”. Мы чувствуем, что через нас проходит волна, которая образовалась не в нас самих. Она пришла к нам издалека, одновременно со светом первых звезд. Она добралась к нам издалека, сотворив все на своем пути. Дух поисков и завоеваний — это постоянная душа эволюции. И, следовательно, во все времена» [10] . Если скупо резюмировать, Тейяр жаждал счастливого брака науки и веры, а для человечества предложил новую дарвинистскую теорию — эволюцию души, а не тела (тело, впрочем, послушно следует за душой в ее восхождении на Гору Духа). На идею, конечно, не поставить его «копирайта»: тот же Ницше в «Воле к власти» постулировал: «Это в нашей природе — создать существо, которое выше нас. Создайте того, кто нас превосходит! Это инстинкт воспроизводства, инстинкт действия и творения. Как всякая воля предполагает цель, так человек воображает существо, которого еще не существует». О подобном грезили русские космисты (о них позже), Генон посвятил схожей проблематике изрядную стопку томов, а мысль, озвученная, например, Бергсоном, о том, что «наука о духе сможет дать результаты, превосходящие все наши ожидания» [11] , вызывала сочувственное понимание у многих [12] . Из наших дней можно вспомнить не только книгу Т. Райта «Главная тайна

Библии» [13] , в которой в противовес пассивной позиции (наш мир-де греховен, не след участвовать в его преображении) провозглашается активная работа по трансформации мироздания в ожидании Второго пришествия Христа, который придет уже в «подготовленный» мир, — но и в целом достижения науки, иногда выходящие в области, по традиции находящиеся в ведении религии: так, та же современная физика «по сути, сближается с религиозной эсхатологией» [14] .

Светлана Семенова посвящает биографии Тейяра лишь треть объема своей книги — может, это даже символично, потому что Тейяр безусловно относится к тем, чья жизнь более активно протекала в духе (за год до смерти он процитировал в своем дневнике слова Ж. Бернаноса — «Все приключения в области духа — это Голгофа»).

Тейяр (де Шарден — остаток французского аристократического титула) родился во Франции в 1881 году, четвертым ребенком из одиннадцати (многие из его братьев и сестер умерли от болезней, погибли в войну или тоже приняли монашеское служение). Отец — архивист, владелец пяти замков, натуралист-любитель, мать — очень религиозна (происходила, кстати, по прямой линии от родной сестры Вольтера): все это действительно отразилось в Тейяре. Даже место рождения, Овернь, не только родина Паскаля, но и вулканическая область — маленького Пьера как-то нашли далеко от дома, когда он отправился «посмотреть, что находится внутри жерла» (ему вообще всегда что-то особенное виделось в камнях, поэтому, когда читаешь «Отраженные камни», эссе еще одного ученого и поэта Роже Кайуа, кажется, что оно написано о Тейяре). Тейяр рано понял свое призвание и вступил в орден Иисуса — за этим последовали годы долгой подготовительной учебы (в том числе в Англии), преподавания (в Каире), пока в 1911 году он не принял сан. Одновременно Тейяр изучал в Сорбонне геологию, ботанику и зоологию, в 1922 году защитился по стратиграфии млекопитающих нижнего эоцена Франции — натуралист и мистик, он объединил в себе знание о прошлом с наукой о будущем. В 1914 году был призван на фронт — среди солдатских грубостей приходилось тяжеловато, но Тейяра всегда вело смирение (он даже отрастил усы, чтобы не выделяться) и служение (в числе его наград — орден Почетного легиона). Сама война стала для него «встречей с Абсолютом», как для Эрнста Юнгера по ту сторону линии фронта: оба начали писать дневники в окопах. Тейяр, правда, скоро переключился на богословские статьи; «Великая Монада», «Космическая жизнь», «Борьба против множественности» — названия статей говорят сами за себя. До полной кристаллизации мысли еще далеко, но статьи уже вызывают недоумение генералов ордена Иисуса — слишком странно было то, что он писал. Поэтому когда чуть позже Тейяру де Шардену предложили поехать в Китай с научной экспедицией, это оказалось выходом для всех — автор «Заметки о возможности исторического представления первородного греха» (1922) не смущал католические умы в Париже, а сам он мог заниматься любимой палеонтологией и писать в свободное время. Не менее противоречивой была со сторонней точки зрения и его личная жизнь: несколько действительно выдающихся женщин очень хотели женить его на себе, но он не собирался нарушать целибат, видел отношения с женщиной как взаимное духовное обогащение и переводил все в верную долгую дружбу [15] . Окруженный многочисленными друзьями, поклонниками, он был весьма почитаем как ученый, был одно время культовой фигурой как мыслитель, но не оставил прямых учеников, страдал от одиночества (когда во время Второй мировой войны в Китае он оказался отрезанным от друзей по переписке) и депрессии (оказавшись в конце жизни автором множества написанных «в стол» работ). Впрочем, работал Тейяр всегда и очень плодовито — в Китае открыл синантропа (близкого родственника питекантропа с Явы), объездил с экспедициями Монголию, Бирму, Индию, Яву, Южную Африку, в 1931 году участвовал в так называемом автомобильном «Желтом круизе» по Центральной Азии, организованном Андре Ситроеном, выступал на множестве научных конференций. И писал, писал… Долгие одинокие раскопки в пустыне Гоби стали для него тем же, чем была медитация в пустыне пастухов-святых, там были задуманы главные его работы. К этому времени конфликт с орденом дошел до критической стадии: Тейяру — со всей, понятно, расплывчивостью иезуитских формулировок — было рекомендовано не появляться в Париже (китайская командировка растянулась в итоге на 20 лет), запрещено публиковаться (задолго до своих русских коллег он стал популярен в «самиздате» — его работы ходили по Европе в ротапринтных копиях) и даже выступать на некоторых научных конференциях и занять кафедру в Коллеж де Франс. И тут очень показательная вещь для Тейяра — ему стоило лишь формально выйти из ордена, тогда все запреты спали бы, как морок, но — «свобода в служении» — Тейяр упорно пытался что-то объяснить генералам в своих письмах, с надеждой ждал положительного ответа (особенно долго его мурыжили с разрешением на публикацию «Феномена человека» — и дали разрешение только после смерти автора…), тосковал при получении отказа и опять взращивал в себе веру в церковь и писал дальше. Последние годы жизни провел в Америке (большинство научных организаций мира жаждало заполучить к себе ведущего мирового палеонтолога, американские не были исключением, но — вот интересный сюжет для будущих архивных изысканий — гражданство ему почему-то не давали, из раза в раз продлевая визу…) — занимался наукой, жил, как всегда, в иезуитском общежитии, был окружен друзьями и коллегами. Сказав как-то «я бы хотел умереть в день Воскресения Христова», он тихо умер от сердечного приступа на Пасху в 1955 году. На службе в Нью-Йорке присутствовало с десяток его друзей, а на похоронах на дальнем иезуитском кладбище в городке Сент-Эндрю, куда отвезли его тело, были только кладбищенские работники. Шел дождь. Его могила ничем не выделяется из ряда могил его братьев по ордену. С 1957 года комитет по изданию его наследия, куда входили Тойнби и Мерло-Понти, начал издание 10-томного собрания сочинения о. Тейяра с «Феномена человека». Полный запрет с его работ католическая церковь сняла только в 1968 году.

То, чем так необычна мысль Тейяра, хорошо видно на примере его разногласий с ортодоксией. Исходя из своего кредо («Оригинальность моего верования состоит в том, что корни его уходят в две области жизни, которые обычно считаются взаимоисключающими. По воспитанию и образованию я принадлежу к „детям Неба”, а по темпераменту и профессиональным знаниям я — „дитя Земли”, между ними я не воздвигал никакой внутренней перегородки» — «Божественная среда»), Тейяр мыслил эволюционистски и ноосферически (сами права на термин «ноосфера» следует разделить — Вернадский во время своих парижских лекций заимствовал его у Тейяра и математика Э. Леруа, но развил и актуализировал в своих работах). Согласно Тейяру, история бытия такова: предбиосфера — биосфера — ноосфера — точка Омега. Сейчас мы находимся в стадии ноосферы — как изменения климата способствовали появлению сложных жизненных форм, так и аккумуляция духовной, мыслительной энергии готовит человечество, при определенных усилиях в духовном совершенствовании с его стороны, к Парусии — Второму пришествию «космического Христа», отвечающего на устремленность к нему, на работу во имя его и будущего человека. Христос и человечество устремятся к плероме, полноте совершенного бытия, взойдут к точке Омега, где «универсум — будущее — может быть лишь сверхличностью. В Омеге суммируется и собирается в своем совершенстве и в своей целостности большое количество сознания, постепенно выделяемого на Земле ноогенезом. Омега находится вне времени, это начало надмирное, действующее в самой глубине мыслящей массы. Омега — это конец света, где достигшее совершенства сознание отделяется от своей материальной матрицы» [16] .

Именно идея поступательного развития, эволюции, сотворчества в духе человека и Бога оказалась столь неожиданной (избегая более сильных выражений) для догматиков церкви (при этом, как ни парадоксально, оказалась вполне близкой — в силу своего «дарвинистского» потенциала, видимо, — марксистам, что отмечал

отец Александр Мень). Обнаружились и расхождения «по мелочам».

На Западе, как мы помним, критика последовала незамедлительно — Тейяра клеймили как модерниста и чуть ли не как еретика. В 1959 году журнал Папской богословской академии извещал, что Тейяр «ничего не понимает в богословии, что он хаотично втащил естественно-научные формы мышления и понятия в богословие» и тем самым соблазняет верующих.

Православная церковь в данном случае была солидарна с «латинянами» — неразличение Тейяром естественного и сверхъестественного («он исповедовал не творение Богом мира, а созидание мира посредством эволюции» [17] ), концепция взаимоотношений с Богом (Христос эволюции вместо Христа-искупителя) и восприятие первородного греха (оно отсутствует в рефлексии о. Тейяра и, хоть и подспудно, им отрицается [18] ) были неприемлемы для большинства. В только что цитировавшемся реферате православного священнослужителя с ходу говорится о «ереси эволюционизма», и его сродстве с «антихристианскими оккультными сектами», и о том, что корни мысли Тейяра находятся в пантеизме и арианстве.