Новый мир. № 11, 2002

В сущности, ничего непредставимого в этом нет: все видели замедленно снятые или ускоренно пущенные кинокадры, где облака бешено плывут, сливаясь в единый поток, автомобили, точнее, огоньки от них вытягиваются в единую линию, находясь в пределах растянутого кадра одновременно и у одного светофора, и у другого.

Бергсон проводит и противоположный мысленный эксперимент — не виртуальное сжатие, а растяжение длительности. Он пишет о колебаниях, создающих впечатление красного цвета: «Если бы мы могли растянуть эту длительность, то есть переживать ее в более медленном ритме, разве мы не увидели бы по мере замедления ритма, как краски бледнеют и расплываются в последовательные впечатления, еще окрашенные, конечно, но все более и более приближающиеся к тому, чтобы слиться с чистым колебанием?» [34]

34

Там же, стр. 288.

Интересны в этой связи свидетельства об опыте принятия психоделиков, собранные в начале 60-х годов Тимоти Лири — одним из главных экспериментаторов и теоретиков психоделической культуры. Они удивительно сходны с мысленным экспериментом Бергсона о постепенном размывании воспринимаемых качеств в волны при воображаемом растягивании длительности восприятия.

Под воздействием психоделических препаратов наподобие ЛСД наступает стадия, когда «субъект видит не объекты, а паттерны световых волн. Он слышит не „музыку“ или „имеющий какой-то смысл“ звук, а акустические волны. Внезапно его осеняет откровение, что все ощущения и восприятия основаны на волновых вибрациях. Мир вокруг него, который прежде казался твердым, на самом деле всего лишь игра физических волн» [35] . «Распад формы на волны может стать самым страшным переживанием для человека, величайшим эпистемологическим откровением» [36] .

35

Лири Т., Метцнер Р., Олперт Р. Психоделический опыт. Руководство на основе «Тибетской книги мертвых». Львов, «Инициатива» — Киев, «Ника-Центр», 1998, стр. 95.

36

Там же, стр.103.

Карлос Кастанеда передает опыт приема псилоцибина, содержащегося в определенном виде грибов (называемых им «дымком», поскольку он сушил, растирал их и курил), испытанный его наставником, мексиканским шаманом, и им самим. Опыт свидетельствует об изменении у человека временнбой размерности восприятия, а именно — его ускорении. «Для колдуна все имеет смысл, — продолжал он (шаман. — Е. К., А. Т.). — Дыры есть не только в звуках, но во всем, что нас окружает. У людей просто не хватает скорости, чтобы уловить их, и потому они идут по жизни без защиты. Черви, птицы, деревья могут сообщить нам невероятные сведения, если достичь скорости, на которой их сообщение становится понятным. Для этого и используют дымок: он разгоняет человека» [37] .

37

Кастанеда К. Дверь в иные миры. Л., Филиал «Васильевский остров» объединения «Всесоюзный молодежный книжный центр», 1991, стр. 287.

По многочисленным жизненным свидетельствам, восприятие и двигательные реакции ускоряются и в экстремальные моменты жизни, перед лицом смертельной угрозы. Приведем одно из таких свидетельств, содержащееся в воспоминаниях Эрнста Кренкеля, знаменитого радиста, которому довелось не только работать на Северном полюсе, но и полетать на дирижаблях. Он рассказывает, как однажды рулевое управление дирижабля отказало и их понесло прямо на какую-то колокольню, но в последний миг он догадался всем телом налечь на провисший трос и тем самым чуть-чуть сдвинуть руль. «В этом ослабевшем рулевом тросе я с какой-то непостижимой для самого себя быстротой разглядел один из очень немногих шансов на благополучную встречу с землей. Как всегда в такие минуты, когда сознание работает с невероятной быстротой, время словно растягивается, помогая выбрать и реализовать наиболее правильное решение» [38] .

38

Кренкель Э. Мои позывные — RAEM. — «Новый мир», 1970, № 11, стр. 164.

Что именно происходит в мозгу в такие моменты? Если подойти к вопросу с точки зрения концепции кадров когнитивной деятельности, то не ускоряется ли их поток, вмещая в один отрезок времени большее их количество, так что как бы включается вторая, третья и последующие скоростные «передачи» сознания? Или запускается дополнительный поток или потоки и все они вместе позволяют реагировать на происходящее быстрее? А может быть, сверхскоростной поток запущен постоянно и в нужные моменты просто снимается его тормозящая блокировка? Когда-нибудь наука даст ответ.

Татьяна Чередниченко Праздничность

Чередниченко Татьяна Васильевна — музыковед и культуролог, доктор искусствоведения. Здесь ею продолжен цикл «Мелочи культуры», посвященный главным образом семиотике нашего телевидения. (См. «Новый мир», № 5, 9 с. г.)

В публичном пространстве приходится различать между праздниками и праздничностью. Праздники не слишком удаются (по крайней мере на телевидении скучным оказался даже Новый 2002 год, не говоря уже о невнятном Дне России), в то время как праздничность заполонила повседневность. Она воплощена в развлекательной индустрии, в стилистике упаковок, в оформлении витрин, в моде, в украшении цветными лампочками зимних деревьев, в зовущей, пестрой, незакомплексованной, взвинченно-радостной рекламе…

Праздники — дело сакральное, мифопоэтическое. Отмечаются либо поворотные вехи календарного времени, либо память священных событий (не важно, как зафиксированных: каноническим Писанием или историческим преданием). Праздничность же — дело рыночное. Она аранжирует все всучиваемое — от блокбастера до стирального порошка. А поскольку все, что предъявлено публично, так или иначе имеет амбиции быть всученным, то праздничность аранжирует все. Праздничность искушает: кажется, легко соорудить праздник из чего угодно, например, из «товара года» или «лица года» (упомянуты торжественные церемонии, возникшие у нас в последнее время)…

Но праздничность сама по себе в праздник не концентрируется. В лучшем случае может эксплуатировать его, как на мировом футбольном чемпионате. Поскольку футбольное сражение — война, есть что праздновать — победу. Поскольку же футбольные матчи — шоу и бизнес, есть где развернуться специальной индустрии. Вот уж лет пятнадцать, как растет карнавальность в самооформлении и ритуальность в поведении болельщиков (послематчевый погром на Манежной площади, о котором много говорилось в СМИ, тоже ритуален — входит в традиционную смету раскованности, освобождающей от будничного послушания). Соответственно растет сувенирный рынок, который стимулирует карнавальную самоорганизацию зрителей. В свою очередь масштабный сувенирный ритуал востребован и как рейтинговый повод для рекламы, и как телевизионное зрелище. В итоге праздник, густо облепленный праздничностью, им же эксклюзивно оправдываемой, стал успешным товаром и многократно всучен по самым разным поводам (ср., например, футбольные мотивы в рекламе мобильных телефонов или пива).

Но главное, почему праздник в футбольном случае оказался возможен: мировые спортивные состязания — редкость. Они бывают раз в четыре года, а не каждый день. Праздничность же повседневна и потому глушит традиционные ежегодные праздники.

Праздники и праздничность. Религиозные, календарные и семейные праздники так или иначе восходят к первособытиям, будь то юбилей свадьбы, гражданское 9 Мая или церковная Пасха; праздничность не восходит ни к чему. В свою очередь сюжеты первособытий сводятся к сюжету сакрального первопраздника: победе над хаосом и возрождению порядка жизни. Праздничность же играет на порядке жизни — на его ресурсах, которые можно затратить для создания атмосферы броского, кричащего, ликующего благополучия.

Фундаментальный признак праздника — выделенность из заурядного будничного времени. Выделенность достигается экстремальным минусом — аскезой (например, Великий пост или, в советские времена, обязаловка демонстрации с утра 1 Мая), составляющей первую стадию праздника, и экстремальным плюсом — чрезмерностью (веселье, гулянье, застолье), образующей второй праздничный «такт». То и другое обязательно. Аскеза оттеняет избыток потребления, а он искупает дисциплину ограничения. Даже вырожденные отмечания праздника на работе строятся по этой схеме: первая половина рабочего дня воспринимается как стадия дисциплины (которая, впрочем, веселей, чем в обычные дни: окрашена предвкушением закуски и выпивки), а гулянка вокруг сдвинутых служебных столов изображает стадию изобилия и пресыщения.

Праздничность же замыкается на избытке, изымая его из соотнесенности с аскетической дисциплиной.

Константы. Необходимо остановиться на образе избытка, на традиционно включенных в него мотивах.

Ключевой мотив антиаскезы — отсутствие работы, отдых, свобода от обязательных занятий и норм. Свобода от непреложных норм как раз и знаменуется безудержным потреблением (о праздничном обжорстве писал еще М. Бахтин, анализируя роман Рабле). Праздник разрешает и ритуально оформляет сытость и символизирует насыщенность, полноту бытия, которая переживается как счастье. С полнотой бытия связана нескончаемая, как природа, ничем не ограниченная жизнь (или, что то же, отсутствие смерти; кстати говоря, в рекламе упоминание смерти запрещено). Безграничная жизнь представляется в виде играющей пестроты одежд, танца, броского убранства помещений и городов, разнообразного шума музыки и выкриков, мельтешения зрелищ, гипертрофии секса и агрессии (по традиционным культурам хорошо известны ритуальные драки, свальный брак и т. п.).