Новый Мир. № 2, 2000

Анджела Дэвис села, свесив ноги, и объяснила:

— Смешно… Как Павка попу махры в тесто насыпал…

Ким хихикнул, а Илья — тот, кажется, не поверил своим ушам.

— Как Павка попу махры в тесто насыпал? Да это же… на второй странице… — возмущенно говорил Илья, подходя к девушке. — Ты… ты же говорила — дочитываешь…

Он выхватил из ее рук красный томик.

— Дочитывала! Я первую страницу дочитывала! — высоким скандальным голоском возразила Анджела Дэвис и обиженно отвернулась.

— Че-ерт… Черт бы вас побрал, — растерянно бормотал Илья, переводя взгляд с мулатки на корейца. — Ты не можешь выучить десять сталинских ударов… А ты… Ты не можешь прочитать «Как закалялась сталь». Да вы никогда не станете коммунистами! — закричал он.

Соратники виновато понурились. Илья поднял том Николая Островского над головой и воскликнул:

— Это же великая книга, понимаете?!

Ким сделал вид, что понимает.

— Не понимаю, — искренне и нахально призналась Анджела Дэвис. — Чего в ней такого великого?

— Все! Понимаешь, все! — закричал Илья. — Каждая страница, каждая строчка, каждое слово! Вот ты смеешься: Павка попу махры в тесто насыпал, да?

— Да.

— А в какое тесто?

Анджела Дэвис пожала плечами.

— В пасхальное! А ты знаешь, вы знаете, что такое — пасхальное тесто?

Анджела Дэвис не знала. Ким знал.

— Это когда на Пасху куличи пекут. Мамка всегда на Пасху куличи пекет. И тесто делает сладкое такое, — волнуясь, ответил он.

— А что значит это тесто, знаете? — победно продолжал Илья. — Тело Христово — вот что! Бога, значит! Павка в Бога махры насыпал! Почему поп так и возмущался, почему Павку из школы выгнали… А теперь подумайте, почему именно с этого начинается «Как закалялась сталь»? Да потому, что коммунист в первую голову от Бога должен отказаться! Это — первое. Это — главное. А потом уже остальное.

— Что остальное? — упрямо спросила Анджела Дэвис.

— Например, любовь. От нее он тоже отказался ради революции! Вспомни Тоню Туманову… Тьфу, черт, ты ведь дальше не читала! Кстати, верите ли вы в Бога?

Анджела Дэвис хмыкнула, поежилась и, одеваясь, стала рассказывать:

— Мне бабка один раз сказала: «Если ты в церковь пойдешь, я тебе голову оторву». Я тогда сразу собралась и пошла, а навстречу мне Ирка Мухина. «Куда идешь?» Я говорю: «В церковь». Она говорит: «Не ходи. Я пошла перед экзаменами, думала, поможет, а меня поп к себе домой позвал видик смотреть». Ну я — поворот на сто восемьдесят градусов…

— А ты? — обратился Илья к Киму.

Тот замялся и смущенно признался:

— Мамка с сестренкой ходят в церковь.

— А ты? — настаивал Илья.

— Я что, дурак? — обиделся Ким.

— Значит, в Бога вы не верите, — подытожил Илья и сделал неожиданный вывод: — Это плохо. Было бы лучше, если бы вы верили, а потом… Как Павка — он сначала Закон Божий учил, а потом попу махры в тесто насыпал и стал коммунистом… Бог… В Библии написано: «Все волосы на вашей голове сочтены». Когда я это прочитал, я пошел и остригся наголо! Он считает волосы, ха! А что он там делал, когда людей — миллион за миллионом, миллион за миллионом — загоняли в газовые камеры? Волосы считал? Чтобы ими можно было набить побольше кожаных подушек? — Илья говорил это очень волнуясь, он даже побледнел от волнения. Соратники смотрели на него удивленно и немного испуганно. Илья заметил это и улыбнулся: — Наш бог — Революция. Она приходит наказывать и карать. Когда мы победим, своим первым декретом мы запретим это слово.

— Какое? — не понял Ким.

— Бог.

— Тогда его будут писать на заборах, — высказалась Анджела Дэвис.

Илья весело, заливисто засмеялся:

— Ура! Его станут писать на заборах! Как ругательство! Это будет наша полная победа! Слово из трех букв, а смысл не меняется! Все очень просто — Бога нет! Бога не-ет! — взглядывая на небо, закричал он.

— Бога нет! — весело поддержала его Анджела Дэвис.

— Бога нет! — согласился Ким.

— Бога нет! Бога нет! Бога нет! — орали они, задрав головы и грозя небу кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.

— Бо-га нет!! — скандировали они хором.

— Нет-нет-нет… — разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над рекой, и никто им не прекословил, ничто не пыталось оспорить это утверждение.

Молодых людей это так развеселило, что они с трудом успокоились, а успокоившись, сели свесив ноги и стали смотреть на солнце. Оно передумало садиться за Дон и погружалось прямо в реку, окрашивая воду в красное.

Глава двадцать первая В ПРИДОНСКЕ БУДЕТ БУМ!

Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:

— Ну, мир, труд, май?..

Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.

— Давно бы так, — удовлетворенно прокомментировала процесс примирения мать.

Дело происходило в зрительном зале кинотеатра «Октябрь» — перед началом сеанса. Примирившись, семейство Печенкиных уселось в последнем ряду: удовлетворенный Владимир Иванович — посредине, умиротворенная Галина Васильевна — справа и слева — никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в зале погас, зазвучала индийская музыка — фильм назывался «Бродяга». Печенкин нетерпеливо потер ладони, заерзал в фанерном кресле, завертел головой.

— Ты еще не видел? — обратился он к сыну.

— Я слышал, — ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: — Раз сто…

Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

— Иногда наш папа говорит дельные вещи, — иронично прокомментировала Галина Васильевна.

Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир Иванович покосился на него и осторожно опустил свою ладонь на колено жене.

Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к мужу с той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой по мере необходимости все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом превращая невозможное в неизбежное:

— Володя…

Печенкин хорошо знал эту интонацию и, нахмурившись, спешно остановил жену:

— Опять? Я сказал тебе — Нилыча в обиду не дам!

Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и можно было разговаривать почти в полный голос.

— Нилыч… — продолжил Печенкин, и в этот момент входная дверь приоткрылась и вместе с полосой желтого света в темноту зала протиснулся Седой.

— О, Нилыч! — ненатурально обрадовался Печенкин. — Иди к нам!

Седой помедлил, привыкая к темноте, и, сильно, чуть не в пояс, склонившись, направился к Печенкиным.

— Ты билет купил? — шутливо спросил его Владимир Иванович.

— У меня сезонка, — в тон ответил Седой и сел рядом с Ильей.

— Здравствуйте, Илья Владимирович, — прошептал он громким шепотом, но Илья не ответил.