Новый мир. № 2, 2004
Шрифт:
Оценочно нагруженное противопоставление «просвещенный Запад — невежественная Русь» тенденциозно и неверно. Но Московская Русь, при всех ее контактах с Европой, жила в ином историческом времени. «Без Петра Россию <…> ждала бы участь Африки», — заключает один из исследователей. Вернее было бы, пожалуй, сравнение с Южной Америкой: столкновение времен стерло там изысканную, богатую культуру с лица земли.
Попытка сверить российское время с общеевропейским столкнулась с многочисленными трудностями. В том числе и довольно неожиданными. «В изданном Петром Генеральном Регламенте оговариваются часы государственной службы, но едва ли не в течение всего XVIII века чиновники успешно этот закон саботируют <…> „Из разных городов пишут, что воеводы в канцеляриях находились, а в котором часу приходили и выходили, — о том, за неимением в тех городах часов, писать не с чего“». Ничего не скажешь, символический эпизод.
Мы не ставим своей целью полно описать содержащий 38 статей пятисотстраничный сборник. Остановимся на религиозной проблематике,
Начатые Алексеем Михайловичем преследования староверов резко усилились после его смерти. Психологической кульминации противостояние достигло при Петре: не только деятельность, но и сама внешность Царя-Преобразователя прямо-таки предназначили его на роль Антихриста. «В Ульяновском государственном художественном музее выставлена редкая икона начала XVIII века, посвященная усекновению главы Иоанна Предтечи. Помимо самой отсеченной главы Крестителя <…> на иконе изображен палач, отрубающий голову пророку. Эта явно шаржированная фигура облачена в европейский красный кафтан с золотыми пуговицами и наделена портретным сходством с самим Петром I» (И. Кондаков, «„Русский человек“ в переходную эпоху: самосознание смуты»).
Преследования и ограничения старообрядчества продолжались в тех или иных формах до Манифеста 1905 года. Все это создает устойчивую картину постоянного жестокого гонения на инакомыслящих. Вполне ли эта картина верна?
Расправы над старообрядцами достигли пика в регентство Софьи (с легкой руки литераторов ассоциирующейся у нас с «теремом» и бородачами стрельцами): 12 статей указа 1685 года перечисляют действия староверов, за которые их предписано сжигать в срубах. Но положение старообрядцев резко меняется после воцарения Петра. «Если теперь в отдельных случаях гражданская власть действительно борется со староверами, то только в тех, когда религиозный конфликт приобретает политическую окраску (как это было, например, в Тарском бунте 1722 г.)» (И. Юркин, «Государство и старообрядцы в первой трети XVIII века: действительно ли Империя боролась с расколом?»).
Политические протесты в петровской России подавлялись с той же жестокостью, что и по всей Европе тех времен. Но в Европе политическая нетерпимость сплошь и рядом соседствовала с религиозной. В России было не так. Яркий пример имперской конфессиональной политики дает судьба Выговского старообрядческого общежительства. Не признавая мир истинно православным, выговцы до 1739 года даже не молились за правящего Императора. Но они оставались лояльными в политическом отношении и полезными Империи подданными: опытные рудознатцы, грамотные люди. Результат: уже в 1704 году общежительство получило возможность вести богослужение по старопечатным книгам. «Указом от 7 сентября 1705 года Выговское общежительство признавалось самостоятельной хозяйственной единицей, имеющей выборного старосту, была обещана защита от всякого „утеснения“ <…> Как ни чужда была для старообрядцев Империя, закрепившая результаты Никоновской и Петровской реформ, однако именно она дала ревнителям древнего благочестия возможность не только относительно спокойного существования, но и укрепления своих общин» (Е. Юхименко, «Старая вера в новых условиях»).
Петровская политика быстро дала плоды. Пустынножители разыскивали руды для демидовских заводов в Сибири. В 1723 году выговцами было открыто богатейшее Колывано-Воскресенское месторождение меди. В 1746-м старовер Мануил Петров составил и передал в Коллегию экономии карту речного пути из Белого моря в Санкт-Петербург.
«Единение ради общего блага». Не правда ли, все это несколько отличается от литературной картинки несчастных обитателей скитов, кидающихся в огонь, дабы не попасть в руки свирепой карательной воинской команды? (Впрочем, правительственная политика на протяжении послепетровских веков будет меняться; так, давление на старообрядцев заметно возрастет… в последние десятилетия XIX века. То есть при попытке вернуть Россию в состояние одноконфессионального национального Царства.)
«Отношение светской власти к расколу политика и экономика ориентировали различно, — пишет в цитированной выше статье И. Юркин. — Политика склоняла с ним бороться <…> Экономика советовала раскол не просто терпеть, но, может быть, отчасти и культивировать (хотя бы неборьбой) в его социально приемлемых, минимально дистанцированных от общества и государства формах». Свою точку зрения Юркин основывает на многочисленных цифрах и фактах: «Нетрудно привести примеры действий правительства, сомнительных и неэффективных в плане борьбы с расколом. По городам годами разгуливали „неуказно“ одетые бородачи, лица, заподозренные в причастности к старообрядчеству. Установленные и находившиеся под следствием „расколоучители“ и старообрядческие монахи уходили из-под ареста, беглые крестьяне и горожане, принудительно возвращаемые на места проживания, не скрываясь, пропагандировали по дороге противные господствующей Церкви взгляды <…> Городовые магистраты, несмотря на ограниченность данных им законом прав староверов, весьма успешно их защищали или по крайней мере покрывали <…> Непрерывное расширение границ государства, формирование Империи придает этим событиям и фактам особый оттенок. В этом плане
обратим <…> внимание на массовые миграции старообрядцев — их побеги. Беглые тянулись не только к западным границам. Они составляли один из главных отрядов русского населения, колонизировавших входившие в состав Империи обширные окраины <…> Итак, начиная с Петра Великого и долгое время после него <…> государство с расколом боролось достаточно вяло. Временами кажется, что ровно настолько, чтобы не слишком ему повредить. Его существование, похоже, стало осознаваться как приносящее известную материальную выгоду». Таковы выводы этой статьи.Несколько необычный материал дают статьи о борьбе Петербурга с суевериями, «к спасению непотребными», ворожбой, «несвидетельствованными чудесами». Само слово «суеверие» возникло в русском языке в первый год имперского века — в 1701 году. И весь этот век правительство вело упорную борьбу за «христианскую веру разумную». Суеверия, подчеркивал Духовный Регламент, распространяются «во всяких чинах». Включая и чин духовный: союзников в этой борьбе у правительства не было.
«Представители духовенства в первой трети XVIII века составляют от четверти до трети обвиняемых в „волшебных“ практиках. Известен даже случай, когда поп Петр Осипов, по его собственному признанию, в Санкт-Петербурге в 1730 г. „после Рождества Христова, когда намерен был он со крестом славити“, читал магический заговор, надеясь, что „те люди, к которым он идет, будут к нему милостивы“. Правда, волшебства не происходило, и попа то прогоняли „в шею и с собаками“, то били „дубьем“», — пишет Е. Смилянская в статье «Православный пастырь и его „суеверная“ паства».
«Особенную нетерпимость власть демонстрировала во всех случаях, когда представители духовенства подозревались в измышлении „чудес ложных, видений, явлений, снов“. Так, например, новгородский дьячок Василий Ефимов за то, что огласил чудо, „будто бы бывшее“ в Троицкой церкви, в 1721 г. даже был казнен. Но и в этих случаях пастыри и прихожане в обращении со святыней или к святыне часто выказывали единство, противодействуя стремлению власти внести „регулярность“ в местную культовую практику через разного рода „освидетельствования“».
Неудивительно, что попытки правительства победить колдовство, «таковые безделия навсегда запретить» долго давали обескураживающие результаты. «Данные „волшебных дел“ демонстрируют, что „бытовое“ обращение к магическим практикам было настолько распространено и составляло такую естественную часть повседневности, что зачастую могло не восприниматься как то „волшебство“, о котором говорится в указах <…> Когда крестьянина Иуду Федорова задержали на дороге сотрудники „питейной конторы“ по подозрению в спекуляции вином, задержанный, оправдываясь, утверждал, что „оное вино корчемное, в которое де сыпана вороженная по прозбе ево соль для лечения им больных ево ног“. Как видим, признание в волшебстве является здесь своего рода защитной стратегией, с помощью которой человек пытается обезопасить себя». Воистину ситуация, непредставимая в Западной Европе!
И все же перелом произошел. В 1720 году начали издаваться «краткие и простым человеком уразумительные и ясные книги» с толкованием церковных догматов, в 1775 — 1778-м появились многочисленные издания образцовых проповедей… В итоге тип священника XIX века уже имел мало общего с описанным в протоколах «волшебных дел».
Сборник не ограничивается изучением России XVII–XVIII веков. «Имперская идея и Шотландское Просвещение» — озаглавлена статья М. Микешина.
«В конце XVII — начале XVIII века еще одна страна в Европе совершила переход из состояния „царства“ (точнее, „королевства“) в состояние „империи“. Я говорю о Шотландии, которая в 1707 г. добровольно присоединилась к Англии и образовала вместе с ней Британскую империю <…> Союз бедной, социально и экономически отсталой Шотландии с процветающей Англией вовсе не был <…> союзом неравным. Более того, Шотландия имела <…> даже определенные преимущества над сытой и чересчур коммерческой соседкой. Так, Адам Смит считал, что его родина имеет преимущества в области культуры и образования <…> По Смиту, Шотландия может снабжать партнера общими идеями и гуманитарной культурой. Без них Англия не сможет продолжить свое развитие <…> Без сомнения, говорил Смит, такая специализация в энциклопедической и книжной культуре не будет очень доходной в материальном смысле, но придаст шотландцам в Империи некий особый статус <…> Специализированная, механистическая и неметафизическая культура Англии объединилась в Империи с гуманитарной, интеллектуально прогрессивной, философствующей и метафизической даже на обыденном уровне культурой Шотландии».
Что ж, идеи подобного взаимодополнения понятны и естественны, они высказываются сегодня нередко (см., например, статью Кирилла Якимца «Окно в Америку» в № 6 «Нового мира» за 2003 год). Вот только аристократическая Англия XVIII века и ее сегодняшний аналог — Соединенные Штаты Америки — все-таки не одно и то же. Способна ли «Новая Англия» понять, что без «Шотландии» она попросту не сможет продолжить свое развитие? Ответы на такие вопросы неочевидны, и диктоваться они должны не оптимизмом, а трезвым изучением реальностей окружающего нас мира. Реальность же наших сегодняшних взаимоотношений с далеким партнером совсем не та, что у двух маленьких, веками живших бок о бок островных народов три века назад. В писаниях и выступлениях американцев нередки дружелюбие и симпатия к нам. Но при самом горячем желании трудно усмотреть в них какое-либо понимание возможной общей судьбы…