Новый Мир. № 4, 2000

Разумеется, нам могут возразить: комментирование дневников — тяжкое и неблагодарное дело, в них фиксируются малозаметные события, следы которых порой трудно обнаружить по другим источникам, подробности частной жизни, малоизвестные или совсем неизвестные лица, о которых нигде не закреплено никаких сведений, и т. д. Все это так, и действительно, составителю примечаний к подобным текстам часто приходится капитулировать. Однако у трудившихся над двухтомником был перед глазами, как верный и надежный ориентир, комментарий М. М. Павловой и Д. И. Зубарева, сопровождающий первую публикацию «Черных тетрадей» Гиппиус во 2-м выпуске исторического альманаха «Звенья» (М. — СПб., 1992), — работа во многих отношениях образцовая, выполненная тщательно, с привлечением большого круга документальных источников. Читателю «Черных тетрадей» опять же придется предпочесть их первую публикацию, поскольку в двухтомнике комментарий упомянутых соавторов значительно сокращен: снят ряд впервые публикуемых архивных материалов, имеющих непосредственное отношение к тексту дневников, убраны или сокращены цитаты из газет, из мемуарных источников, справки о некоторых упоминаемых Гиппиус лицах (в частности, исчезло большое примечание о великом князе Гаврииле Константиновиче). Зачем понадобилось кромсать и портить профессионально и ответственно сделанную работу? Неужели для того, чтобы попытаться сгладить контраст между нею и комментариями, специально подготовленными для двухтомного издания?

Контраст этот, однако, бросается в глаза. Комментарии М. М. Павловой и Д. И. Зубарева не просто отличаются большей полнотой и точностью информации, они находятся в тесной функциональной зависимости от текста дневников, поясняют именно этот текст и расширяют его смысловое пространство. Комментарии же к другим «революционным» дневникам, да и не только к ним, сплошь и рядом представляют собой подборку общих сведений о том или ином предмете в отрыве от конкретного суждения, которое они призваны пояснить. Эти пояснения часто пространны и при этом совершенно излишни для восприятия соответствующих фрагментов текста. Подменить собой даже самую краткую энциклопедическую статью они не могут и не обязаны, но способны привести читателя в недоумение: зачем при попутном упоминании имени Герцена на пяти строках перечисляются несколько наугад выбранных фактов биографии Герцена (т. 1, стр. 688)? зачем нам сообщают, что африканские готтентоты исповедуют протестантизм (т. 1, стр. 712; комментируется характеристика, данная Горькому: «Милый, нежный готтентот, которому подарили бусы и цилиндр»)? почему в комментарии к приводимой Гиппиус фразе П. С. Соловьевой с упоминанием рассказа Тургенева «Песнь торжествующей любви» (в комментарии: «Песня торжествующей любви») не поясняется конкретный сюжетный намек, а приводятся сведения о первой публикации рассказа и цитата из рецензии В. Чуйко на эту публикацию (т. 1, стр. 630)? зачем упоминание Андрея Белого в записях 1908 года комментируется сведениями о его жизни в Берлине в 1921–1923 году (т. 1, стр. 635)? Можно задать еще множество подобных риторических вопросов.

И наоборот, комментарий часто красноречиво безмолвствует о том, что нуждается в пояснениях и уточнениях. Так, в «Дневнике любовных историй» Гиппиус касается своих взаимоотношений с поэтом Ф. А. Червинским. Сохранились 25 ее неопубликованных писем к Червинскому за 1891–1895 годы, непосредственно проясняющих содержание дневниковых записей, но в комментарии они не использованы; приводится, правда, с указанием архивного шифра однострочная фраза из письма Гиппиус к Червинскому (т. 1, стр. 616), а на следующей странице приводится фраза из письма Гиппиус к Н. М. Минскому от 16 ноября 1893 года, также с отсылкой к архивному первоисточнику — неправильной (указан шифр писем Гиппиус к З. А. Венгеровой), но точное совпадение этих цитат с теми, которые опубликованы — наряду с цитатой из письма к Венгеровой — в комментариях к «Сочинениям» Гиппиус (Л., «Художественная литература», 1991, стр. 609–610), дает основание заключить о том, что использован именно этот печатный, а не архивный источник. Однако стоит ли упрекать комментатора за пренебрежение архивными документами, если даже столь необходимый для толкования того же «Дневника любовных историй» печатный источник, как публикация писем Гиппиус к А. Л. Волынскому, осуществленная А. Л. Евстигнеевой и Н. К. Пушкаревой («Минувшее». Исторический альманах. Вып. 12. М. — СПб., 1993, стр. 274–321), остался вне поля зрения? Не прокомментированы: судебный процесс Мережковского (т. 1, стр. 160), вызванный публикацией его пьесы «Павел I», — история, широко освещавшаяся в печати; сообщение в записи от 11 марта 1921 года (т. 2, стр. 321) об организуемом «религиозном союзе» — «Союзе Непримиримости», программные документы которого, составленные Гиппиус, ныне обнародованы в нескольких публикациях Темиры Пахмусс; не указано, что под нераскрытым сокращением «Сер. Павл.» (т. 2, стр. 522) подразумевается Серафима Павловна Ремизова-Довгелло, о которой говорится в другом месте (т. 1, стр. 634–635), что подготавливаемая Д. В. Философовым книга (т. 2, стр. 524) — сборник его статей «Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901–1908)» (СПб., 1909), вышедший в свет в конце 1908 года, что фаза «Дм-в фельетон о Струве с возр. Струве» (т. 2, стр. 528) подразумевает публикацию 24 февраля 1908 года в петербургской газете «Речь» полемической статьи Мережковского «Красная Шапочка», направленной против П. Б. Струве, и ответной статьи Струве в том же номере. Можно добавить: и так далее.

Неполнотой и неточностью отличаются многие краткие пояснительные справки об упоминаемых в дневниках лицах, дополнительные сведения о которых обнаруживаются без каких-либо специальных разысканий, а лишь путем обращения к обиходным современным справочным источникам: Василий Васильевич Успенский (1876–1930); Николай Моисеевич Волковысский (1881 — не ранее 1940); Ростислав Иванович Сементковский (1846–1918); Н. Я. Стечкин (1854–1906); Сергей Алексеевич Соколов (1878–1936); Яков Станиславович Ганецкий; Евгений Юльевич Пети (1871–1938) — вне поля зрения комментатора осталась подготовленная Розиной-Нежинской публикация писем Мережковских к супругам Пети («Новое литературное обозрение», 1995, № 12); Степан Иванович Осовецкий (ум. 1944) — инженер-технолог, член Московского филармонического общества (сведения о нем — в комментарии Н. А. Богомолова в кн.: Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991, стр. 429); Николай Платонович Вакар (1894–1970). Те же неполнота, приблизительность, неточность присущи и многим описательным характеристикам: сообщение о том, что Религиозно-философское общество в Петербурге было организовано Бердяевым (т. 1, стр. 637), лишь повторяет версию самого Бердяева и корректируется другими свидетельствами; определение Вяч. Иванова как «пантеиста» (т. 1, стр. 675) явно не отвечает характеру его религиозного мировоззрения; общие слова о том, что Брюсов «проявлял большой интерес к польской литературе» (т. 1, стр. 678), вообще для комментария не требующиеся, не подтверждаются данными, собранными в статье Св. Бэлзы «Брюсов и Польша» (сб. «История и культура славянских народов». М., 1966, стр. 186–205), из которой ясно, что этот интерес имел достаточно локальный и эпизодический характер; Эдгар По, поэт, новеллист и эссеист, автор одного романа «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», аттестован как «американский писатель-романист» (т. 1, стр. 655): неужели редактор издания А. Н. Николюкин, специалист по творчеству Э. По, действительно считает корректным такое определение?

Наконец о самом досадном — об элементарных ошибках. Из всего выше изложенного, вероятно, ясно, что издание их едва ли смогло избежать. Какие-то из них, наверное, можно расценивать как опечатки или редакционно-издательские погрешности, но за многое, сообщаемое в комментариях, несут прямую ответственность составители и редактор. Итак: Л. Н. Вилькина — не первая жена Н. Минского (т. 1, стр. 618), а вторая (первая — писательница Ю. И. Безродная); Вл. В. Гиппиус не был «одним из деятелей „евразийства“» (т. 1, стр. 620) и быть им не мог: уже хотя бы потому, что «евразийство» — эмигрантское идейное сообщество, а Гиппиус не эмигрировал; прозаика С. Н. Ценского с настоящей фамилией Сергеев-Ценский (т. 1, стр. 646) не существовало, был учитель и военнослужащий С. Н. Сергеев, писавший под псевдонимом С. Сергеев-Ценский; «Дева Радужных Ворот» — не «поэма Вл. Соловьева» (т. 1, стр. 262), а гностический по происхождению образ в заключительной строке стихотворения Соловьева «Нильская дельта»; рассказ Брюсова «Республика Южного Креста», согласно комментарию, — «статья в специальном номере „Северо-европейского вестника“» (т. 1, стр. 678), однако текст комментария лишь воспроизводит (с неточностями) авторский подзаголовок к рассказу и тем самым предлагает воспринимать брюсовский художественный вымысел как подлинную реальность; В. Ф. Ходасевич обвенчался с А. И. Чулковой в 1913-м, а не в 1917 году, А. И. Ходасевич скончалась в 1964-м, а не в 1984 году (т. 2, стр. 6 21); Мария Валентиновна Ватсон (1848–1932), жена Э. К. Ватсона с 1874 года, никогда не была «невестой» (т. 1, стр. 716) С. Я. Надсона (1862–1887), а лишь его близким другом, попечителем, издателем и биографом.

Все вышеизложенное — не результат сквозной проверки текста комментариев, а лишь частичная выборка из того, что попалось на глаза.

От резюмирующих сентенций воздержусь. Все равно мне не сказать лучше, чем это сделал И. Г. Ямпольский в последних строках цитировавшейся выше статьи: «Когда я писал статью, то время от времени явственно слышал раздраженный голос: ну, подумаешь, все это мелочи, зачем сосредоточивать на них внимание; спутал двух братьев, однофамильцев, два журнала, ошибся в датах и проч. — разве в этом дело! Но следует ли уподобляться одному из героев Щедрина, который „никогда не мог различить Геродота от Гомера“, ссылаясь в свое оправдание, что „оба на г… начинаются!“».

А. В. ЛАВРОВ.

С.-Петербург.

Смерть как простота Владимир Янкелевич. Смерть. [Перевод с французского Е. А. Адрияновой, В. П. Большакова, Г. В. Волковой, Н. В. Кисловой. Вступительная статья П. В. Калитина]. М., Литературный институт имени А. М. Горького, 1999, 446 стр

В этой книге, названье которой кратко, как выстрел и выкрик, тем не менее нет ни боли, ни крика. Глухое, утопленное во многих, многих страницах рассуждений, движениях мысли страдание есть. Его выдает хотя бы внушительный объем исследования: даже когда мысль как будто прояснена до предела, автор не обязательно ставит точку — возникает ощущение, что он просто хочет выговориться. Тема и в самом деле волнующая.

Смерть. Владимир Янкелевич (1903–1985), французский философ, психолог и музыковед, до сих пор почти неизвестный в России, хотя и весьма популярный во Франции, превращает это всем хорошо известное явление в бесконечный коридор, по которому шаг за шагом ведет своего читателя, так медленно и так честно, так последовательно и жестко, что иногда хочется вырвать руку, перескочить на последние страницы, посмотреть — ну а что же все-таки там, в конце, за заветной дверцей?

Но не будем торопиться. Пройдем предложенным автором путем. Первая часть книги называется «Смерть по эту сторону смерти», вторая — «Смерть в момент наступления смерти», третья — «Смерть по ту сторону смерти». Названия отдельных глав звучат живо и исключительно художественно для чисто философского труда: «Умерщвление плоти. А что, если жизнь — это продолжительная смерть?», «Смерть как разрастание отдельных небольших смертей», «Прощание. И о краткой встрече», «Ужас мгновения смерти и страх, внушаемый тем, что по ту сторону», «Надежда и безнадежное желание», «После того, как мы были, жили, любили». Однако эти обманчиво лиричные названия ничуть не смягчают беспощадности авторского поиска, целеустремленности авторской мысли, перед нами — последовательно выстроенная система, первая в истории мировой мысли законченная философия смерти [19] . Безусловно, любопытная не одним специалистам.

19

Первая ли? А «Софиология смерти» о. Сергия Булгакова? (Примеч. ред.)

Умело переданная переводчиками пластичность языка, яркость и выразительность метафор, а главное, обилие примет и ссылок, легко узнаваемых, хорошо знакомых, делают чтение доступным для достаточно широкого читательского круга. Имена Льва Толстого, Леонида Андреева, Бунина, Достоевского, Бердяева, Франка, Сергея Прокофьева, Стравинского, Римского-Корсакова встречаются здесь не реже ссылок на Платона, Бергсона, Шеллинга и Лейбница — книга точно нарочно создана для русского читателя. Читателя, заметим, до сих пор с творчеством Янкелевича практически незнакомого — именно поэтому подобное исследование требует (если не вопиет) не четырехстраничного, торопливо-невнятного предисловия, но подробной творческой биографии автора, но вдумчивого комментария, и философского, и общекультурного, — их здесь почти вызывающе не хватает.

Частые обращения к русской литературе в книге о смерти легко объяснимы, разговор «о жизни и смерти», смерти и бессмертии — один из любимейших у «русских мальчиков». Впрочем, к проблеме бессмертия Владимир Янкелевич относится более чем сдержанно. Несмотря на то что последняя часть книги посвящена смерти «по ту сторону смерти», никакой «той стороны» для автора не существует, как не существует для него ничего, в чем нельзя убедиться с очевидностью. Иными словами, область веры («блаженны невидевшие и веровавшие»), почти уравненной Янкелевичем с суеверием и спиритизмом, остается в книге областью запретной, наводящей ненужный туман и обман, а главное, уводящей от последней правды бытия — правды смерти.

Правда смерти для автора состоит прежде всего в том, что смерть неизбежна, неотвратима, безусловна: «Смерть — это событие, имеющее место». Пусть до поры до времени смерть, «как каждому известно, это то, что случается только с другими», но однажды все иллюзии рассеиваются, подобно герою Льва Толстого, Ивану Ильичу, каждый открывает, что если все люди смертны, а он — человек, значит… Как ни очевиден напрашивающийся вывод, как ни общеизвестен он, смерть всегда неожиданность, она застает врасплох даже глубокого старика, к смерти подготовиться невозможно. Янкелевич повторяет это снова и снова.