Новый мир. № 4, 2004

* * *

Как вспомнишь лыжное Токсово, холод охватывает опять, Запах печного дыма, непривычного, как всегда, Тоска по слову, когда нечего, в общем-то, и сказать, Приметы прошлого века, узнаваемые без труда, Все многочисленные оттепели и холода, Рассыпающаяся бумага и неотчетливая печать. Почему-то снежные яблоки теряют запах и вкус. Мандаринной коркой стали любые праздники. И потом Все равно не избавиться ни от одной из обуз, Обступающих жизнь и заполняющих дом. Лишь холсты в Эрмитаже лоснятся фламандским льдом И на Зимней канавке биты тройка, семерка, туз.

Обухово

Любой отдельный предмет и любое Одушевленное существо Теряет свою единственность, Перемещаясь в пространстве. Но кроме одиночества В дороге нет ничего. И кроме бессилия и упрямства Нет ничего в постоянстве. Еще мерцает гнилая ночь Огнями грузовиков, Еще дрожит живое железо И дышит морозным паром. Перед тобой — лишь гаражный замок, Тяжелый ржавый засов, Стальная дверь никуда, Нечувствительная к ударам. И так в этой жизни душно и сыро, Холодно и темно. И так очевидно, что ждать другой Нет никаких оснований, Что вся полоса отчуждения, все Дорожное полотно — Лишь узкий мост через пропасть Значений, имен и названий…

* * *

Ничего не знаю о вечности. Но как отвратителен этот снег, Вся эта оттепель, ветер, соленая грязь, Пузырьки из-под настойки боярышника у аптек, Экран, духота семинара, и голоса коллег, И мысли о том, что жизнь, пожалуй, не удалась. Любые явления пенятся и быстро сходят на нет, Как пиво в пластиковом стакане (в стекляшке, рядом с метро). Какая-то сущность горчит, мигает какой-то свет. Случайный вечер засунут в какой-то прозрачный пакет, А смысл словно выброшен в мусорное ведро. Прогулку не нужно описывать, да и вряд ли нужно гулять Под мокрым снегом, по скользкой тропинке, пересекающей двор. Вообще бывает иначе, в частности — переписывается опять Конспект декабря в очередную ученическую тетрадь, И все ошибки при этом воспроизводятся до сих пор.

* * *

Сухость гортани, саднящая тяжесть любых изменений, Действие, за которым следишь, дыхание затая, Все остальное оставляет лишь след невысказанных сомнений. Так и переживаешь день, летний, прохладный, скорее осенний, Беспричинность и пустоту наличного бытия. Кварцевые часы, не требующие завода, Гонят по кругу все те же стрелки. Но выцвел давно циферблат. Время обозначает только забота, Гудение ос, переживание перехода Из неуверенности в боязнь. И беспричинной тревогой объят Безличный воздух, насыщенный сухими частицами пыли. Мелко дрожит паутина на слегка раскачивающихся кустах. Словно все подчиняется какой-то недоброй и безымянной силе Или же все настолько случайно, что все о тебе забыли, Как в детстве. И каждая тень вызывает страх…

* * *

На снегу обозначен след разобранной загородки, И брошены в кучу остатки нераспроданных елок. С морозов год начинается, и, если верить сводке Погоды, — лишь холод вечен, во всяком случае, долог. От праздника остаются сморщенные ошметки Серпантина. И ветер жалит, как стеклянный осколок. А выход к высшему смыслу или иной развязке Не нужен и невозможен, лишь ближе к полудню примерно Молочная белизна заменит любые краски. Судьба, как известно, загадочна, слава недостоверна. Бесспорны только вагоны, раздерганные от непрерывной тряски, Платформы, на запасных путях ржавеющая цистерна.

* * *

Недоверие вызывает любой незнакомый предмет, Потому что все должно находиться на одних и тех же местах, Несмотря на то что время по встречной бежит полосе, И боишься столкнуться с ним, потому что в природе нет Ничего прекрасного, лишь беспорядок и вечный страх Потеряться, отстать, оказаться вдруг не таким, как все. И находишь радость лишь в звуковой оболочке слов, Без которой бессилен разум и жизнь была бы совсем Неотличима от смерти. Вливаясь в общий поток, Первоначальный смысл никогда не бывает готов К самораскрытию в рамках примеров или каких-то систем. Но любой отчетливый звук по определению одинок.

* * *

По ночам непонятные звуки пронизывают весь дом: То ли урчит холодильник, то ли скрежещет электродрель. Если проснешься, то засыпаешь медленно и с трудом. Теряется счет часов, порядок дней и недель. А если слякотным утром зазвенит, как всегда, телефон — Не знаешь, что и ответить, тем более — что сказать. Кажется, все еще длится прерывистый и тяжелый сон И все повторяется и пропадает опять и опять. Только по-прежнему чернеют оттаявшие кусты. Короткий день остается случайным, неделимым, простым. С каждым годом все непонятнее жизнь, да и ты Все меньше и меньше в ней закономерен и необходим.

* * *

Приходится если не полюбить, то по крайней мере Примириться (поскольку любить вообще ничего не надо) С этой рассеянной влагой, ждущей электрического разряда, Чтобы пролиться и превратить в непролазную слякоть Пыльную землю. (Здесь, в лесной ойкумене, в речной болотистой сфере, Дождь имеет право идти, но совсем не обязан плакать.) Смысл ржавеет, словно некрашеная проволочная ограда. И, как всегда, ненавистна безвольная, немощеная мякоть. Если перед тобой закрывают двери — Не стоит стучаться. Да и жалеть о мнимой потере Не обязательно. Скорее кончит окать по-новгородски и по-московски акать Глагол отдаленного грома, чем прольется покой и отрада. Так что отчетливость ожидания (почти равнозначная вере) Зависит от точки зрения или от силы взгляда.

Архимандрит Августин «В большой счастливой зоне»

Архимандрит Августин (Никитин Дмитрий Евгеньевич) — богослов, путешественник, литератор-публицист и очеркист. Родился в 1946 году. Окончил физический факультет ЛГУ; затем учился в Ленинградской Духовной академии, где защитил кандидатскую диссертацию. В 1973 году пострижен в монашество; автор исследований по связям Российской Православной Церкви со странами Запада и Востока. С 1991 года действительный член Российского Географического общества, посетивший около 70 стран мира. Неоднократный автор нашего журнала.

Кубинские тетради

Необходимое предисловие

В ХХ веке в сфере политики возник «вождизм», бич Божий. О «голом короле» хорошо сказал Владимир Маканин:

«Вдруг — и все кричат:

— Керенский!

Или:

— Фидель! Фидель!..

И образ создан, слеплен, и хоть бы вы сто раз знали некую истину, отличную от знания толпы, вы ничего не докажете. Вы просто умолкнете в бессилии, почувствовав себя лающей на слона моськой. А людская масса знай продолжает жить и творить своей подспудной мифологической мощью».

Сегодня ясно и ежу, даже противотанковому: Куба в параличе, как Союз в последние годы правления Брежнева. В цивилизованных странах политическая атмосфера не может быть затхлой: сквозняк очередных выборов быстро выметет «засидевшихся». Но при диктатуре весьма велика «роль личности в истории».

Психологи знают, что «настрой» нации во многом зависит от внешнего вида лидера. Но могут ли телезрители «подзарядиться», глядя на экран, где каждый вечер появляется дряхлеющий диктатор? А ведь Кастро побил все мыслимые рекорды, и ему пора в Книгу Гиннесса. Он пересидел Стреснера, Ким Ир Сена, Салазара, Хо Ши Мина; кубинский команданте переиграл и испанского каудильо. Кстати, с Франко у Кастро были особые отношения: оба они родом из провинции Галисия. За плечами Фиделя пять наших генсеков и два президента, он их уделывает, как котят.