Новый мир. № 6, 2003
Шрифт:
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 10. Синие брызги алкоголя» — «Топос», 2002, 16 сентября; «Сегодня в России пить не то чтобы аморально или же асоциально, все гораздо серьезнее — пить эстетически не актуально, можно даже сказать, не модно. <…> Алкоголь как эстетический феномен, кажется, окончательно перешел в разряд совершенно исчерпавших себя вещей и выглядит столь же банально, как, например, любовь мужчины к женщине <…>».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 11. История болезни» — «Топос», 2002, 23 сентября; «Один мой парижский знакомый (ныне очень известный писатель) несколько лет назад в приливе откровенности признался мне, что вынужден был отнять у умирающего писателя Максимова кислородную
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 12. Уроки классики» — «Топос», 2002, 3 октября.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 13. Антиэстетика» — «Топос», 2002, 10 октября; «<…> я вообще никогда не понимала, почему практически все существующие на сегодняшний день антиутопии в той или иной степени носят морально-этический, а не эстетический характер. Настоящая антиутопия, по-моему, еще не написана, так как к морали она никакого отношения не имеет и должна называться „Власть уродов“ или же как-то в этом роде».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 14. Борьба видов» — «Топос», 2002, 16 октября; «Мне почему-то кажется, что на носу у Горького росли волосы — хотя ни на одном портрете это и не запечатлелось, но я уверена, что точно росли».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 15. Предназначение писателя» — «Топос», 2002, 25 октября; «Главный герой этой пьесы Глумов, как известно, долго и старательно втирается в высшее общество, пытается сделать карьеру, но в какой-то момент в руки одной гнусной бабы попадает его дневник, где он поливает грязью всех, кому в жизни льстил и пытался угодить. Так вот, я думаю, что Островский, возможно, сам того не желая, в лице Глумова как раз и представил образ идеального писателя. <…> В этом отношении в русской литературе у Глумова, правда, уже был предшественник в лице Хлестакова. <…> Хлестаков — это вообще наш русский Моцарт, но таким, как он, видимо, не так просто прорасти на русской почве».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 16. Спящий красавец» — «Топос», 2002, 5 ноября; «<…> Блок был для меня чем-то вроде ЛСД, но гораздо дешевле <…>».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 17. Фальшивый декадент» — «Топос», 2002, 12 ноября; «Мне кажется, что мое отношение к нему [Брюсову], наверное, даже в чем-то сродни чувствам, которые мог бы вызвать у какого-нибудь матерого уголовника удачно внедрившийся в ряды преступной группировки милицейский агент».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 18. Горные вершины» — «Топос», 2002, 20 ноября.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 19. Осколки» — «Топос», 2002, 28 ноября; «С тех пор не могу избавиться от ощущения, что Вячеслав Иванов был полным идиотом…»
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 20. По ту сторону ума и глупости» — «Топос», 2002, 5 декабря; «Белый научил писателей наводить тень на плетень!»
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 21. Идеальный поэт» — «Топос», 2002, 11 декабря; «В сущности, во всей русской литературе был, видимо, только один по-настоящему идеальный поэт — Северянин. <…> Когда я думаю про Северянина, я ухожу в себя, мне не хочется ни с кем говорить, а просто молча сидеть, уставив глаза в одну точку, задумчиво, забыв о том, что со стороны в такие моменты человек становится похож на идиота».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 22. Дегенеративное искусство» — «Топос», 2002, 18 декабря; «Начнем с того, что Хлебников всегда представлялся мне совершенно полным и откровенным олигофреном с капающей изо рта слюной. <…> Сначала, конечно, это было такое бессознательное ощущение, затуманенное всякими расплывчатыми комментариями и рассуждениями о его гениальности
и т. п., но потом постепенно в моем сознании, как курица из яйца, окончательно вылупился этот образ слюнявого олигофрена. Ничего ни прибавить, ни убавить: законченный дебил!»См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 23. Конец истории» — «Топос», 2002, 25 декабря.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 24. Основной вопрос культуры» — «Топос», 2003, 9 января.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 25. Двое в комнате» — «Топос», 2003, 16 января; «<…> и даже сама удивилась — зачем я в десятилетнем возрасте писала письма Маяковскому на тот свет <…>».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 26. Нечеловеческое сияние» — «Топос», 2003, 23 января.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 27. Микромир» — «Топос», 2003, 3 февраля.
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 28. Необратимость» — «Топос», 2003, 11 февраля; «Я бы с удовольствием написала, например, сценарий к фильму (естественно, в высшей степени пафосному и гуманистическому!), посвященному этому яркому историческому событию [1922 года], в котором был бы, к примеру, такой эпизод: красноармеец долго и мучительно тянет вверх по трапу [„философского“] корабля упирающегося Бердяева, ухватив его за вывалившийся изо рта язык…»
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 29. Новая эстетическая политика» — «Топос», 2003, 12 февраля; «<…> но эта девушка [Эллочка Людоедка] до сих пор кажется мне едва ли не самым притягательным образцом для подражания во всей русской литературе. Может быть, потому, что практически ни одно слово из ее небогатого лексикона не выглядит сегодня устаревшим и архаичным, то есть она сумела найти какой-то вечный универсальный язык для выражения своих чувств».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 30. Тишайшее из убийств» — «Топос», 2003, 27 февраля; «<…> одной из самых коварных и опасных утопий на сегодняшний день кажутся мне глубоко неверные и иллюзорные представления о женщине, взращенные русской литературой девятнадцатого века».
См. также: Маруся Климова, «Моя история русской литературы. № 31. Жизнь после смерти» — «Топос», 2003, 4 апреля.
См. также: «Реальным двойником Маруси [Климовой] является петербургская журналистка, переводчица, кинокритик и писательница Татьяна Николаевна Кондратович. Curriculum vitae ее весьма богат: это и учеба на филологическом факультете Ленинградского университета, и работа научным сотрудником в музее „Исаакиевский собор“, и сотрудничество в программе Сергея Шолохова „Тихий дом“ на РТР, и журналистская стажировка в Париже и в Праге на радио „Свобода“. <…> ее перу принадлежат переводы Л. Ф. Селина („Смерть в кредит“, 1994; „Из замка в замок“, 1998), Жана Жене („Кэрель“, 1995), Дитриха фон Гильдебрандта („Святость и активность“, 1995), Ф. Жибо („Китайцам и собакам вход воспрещен“, 1998), а также Ж. Батая, П. Луиса», — читаем в статье Елены Трофимовой «„Отъехавшая реальность“, или Поэтика безумия в прозе Маруси Климовой» («Топос», 2002, 11 ноября).
Ср.: «Беспрестанно появляется на „Топосе“ Маруся Климова с амбициозной рубрикой „Моя история русской литературы“, заполняемой причудливыми текстами. У меня эти опусы вызывают лишь недоумение, но, наверное, есть у них и свой читатель, коль скоро „Топос“ чуть ли не ими и держится…» — пишет Евгений Ермолин («Критик в Сети» — «Знамя», 2003, № 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>).
Ср.: «<…> это попытка описать свои взаимоотношения с текстами и авторами как процесс едва ли не физиологический. <…> В оценке климовских писаний может быть только одна оценочная шкала — шкала убедительности: насколько писательница убедительна в своей намеренной предвзятости?! Мне-то кажется, что убедительна, значит, имеет право», — возражает Ермолину Дмитрий Бавильский («Знаки препинания. № 42. Почти по Фройду. Заметки постороннего» — «Топос», 2003, 20 марта).