Новый мир. № 9, 2002

Вечером смотрели телевизор.

Анна включала НТВ, а Ирина ненавидела эту программу за критику правительства. Ирина была законопослушным человеком, и ее коробило, когда поднимали руку на власть. Нельзя жить в стране, где власть не имеет авторитета.

— При Сталине было лучше, — делала вывод Ирина.

— При Сталине был концлагерь, — напоминала Анна.

— Не знаю. У меня никто не сидел.

Человек познает мир через себя. У Ирины никто не сидел, а что у других, так это у других.

Иногда по выходным приезжали родственники, Ферапонт на машине и дочка с женихом — тоже на машине.

Анна носилась, как заполошная курица, готовила угощение — руками Ирины, разумеется.

Усаживались за стол. Какое-то время было тихо, все жевали, наслаждаясь вкусом. Дочь ела мало, буквально ковырялась и отодвигала. Она постоянно худела, организм претерпевал стресс. От внутреннего стресса она была неразговорчива и высокомерна.

Анна лезла с вопросами, нервничала, говорила неоправданно много, заискивала всем своим видом и голосом. Хотела им нравиться, хотела подольше задержать. Журчала, как весенний ручей.

— Помолчи, а? — просил Ферапонт и мучительно морщился. — Метешь пургу.

— А что я говорю? Я ничего не говорю… — оправдывалась Анна.

Слово брал жених. Ирина не вникала.

Потом спрашивала:

— Горячее подавать?

На нее смотрели с возмущением, как будто Ирина перебила речь нобелевского лауреата.

Ирина не могла свести концы с концами. Анна — глава семьи. Все они живут за ее счет, точнее, за счет ее дедушки. Вся недвижимость: квартира, дача, мебель, картины, — все богатство — это наследство Анны. Почему они все относятся к ней, как к бедной родственнице? И почему Анна не может поставить их на место? Вместо того чтобы выгнать Ферапонта в шею, отдала ему квартиру, купила машину…

Ирине было обидно за свою хозяйку. Так и хотелось что-нибудь сказать этой дочке типа: «А кто тебя такой сделал? Ты должна матери ноги мыть и воду пить…» Но Ирина сдерживалась, соблюдала табель о рангах.

Потом родственники уходили, довольно быстро.

Дочь тихо говорила в дверях, кивая на Ирину:

— Какая-то она у тебя косорылая. Найди другую.

— А эту куда? — пугалась Анна.

— А где ты ее взяла?

— Бог послал.

— С доставкой на дом, — добавлял Ферапонт.

Анна видела: с одной стороны, они ее ревновали, с другой стороны, им было плевать на ее жизнь. Жива, и ладно. У них — своя бурная городская жизнь. Дочь была влюблена в жениха. Ферапонт — в свободу и одиночество, что тоже является крайней формой свободы.

Ирина отмечала: родственники вели себя как посторонние люди. Даже хуже, чем посторонние. С чужими можно найти больше точек соприкосновения. Так что — богатые тоже плачут. Этими же слезами.

Анна выходила провожать. Отодвигала миг разлуки.

Родственники садились в машины и были уже не здесь. Взгляд Анны их цеплял, и царапал, и тормозил.

Стук машинной дверцы, выхлоп заведенного мотора — и аля-улю… Нету. Только резкий запах бензина долго держится на свежем воздухе. Навоняли и уехали.

Ирина испытывала облегчение. Она уставала вдвойне: собственной усталостью и напряжением Анны.

Анна тоже была рада освобождению. Доставала чистые рюмки.

— Все-таки все они сволочи, — разрешала себе Ирина. — И мои, и твои.

— Знаешь, в чем состоит родительская любовь? Не лезть в чужую жизнь, если тебя не просят… Ты лезешь и получаешь по морде. А я не лезу…

— И тоже получаешь по морде.

— Вот за это и выпьем…

Они выпивали и закусывали. Иногда уговаривали целую бутылку. Принимались за песню. Пели хорошо и слаженно, как простые русские бабы. Они и были таковыми.

За это можно все отдать. И до того я в это верю, Что трудно мне тебя не ждать, Весь день Не отходя от двери…

— выводили Ирина и Анна.

— И что, дождалась? — спрашивала Ирина, прерывая песню.

— Кто? — не поняла Анна.

— Ну эта… которая стояла в прихожей.

— Не дождалась, — вздохнула Анна. — Это поэтесса… Она умерла молодой. И он тоже скоро умер.

— Кто?

— Тот, которого она ждала весь день, не отходя от двери.

— Они вместе умерли?

— Нет. В разных местах. Он был женат.

— И нечего было ей стоять под дверью. Стояла как дура…

— Ну почему же… Песня осталась, — возразила Анна.

— Другим, — жестко не согласилась Ирина. — Все вранье.

Она вспомнила Кямала, который врал ей из года в год.

— Все врут и мрут, — жестко сказала Ирина. Она ненавидела Кямала за то, что врал. И себя за то, что верила. Идиотка.

— Но ведь песня осталась, — упиралась Анна.

И это правда. Ничто не пропадает без следа.

Дети не звонили Ирине. Может быть, не знали — куда. Ирина исчезла из их жизни, хоть в розыск подавай. Но и розыск не поможет. Как найти человека, который вынут из обращения: ни паспорта, ни прописки…

Ирина тоже им не звонила. Она поставила себе задачу: позвонит, когда купит квартиру. Она знала, что существует фонд вторичного жилья. Люди улучшают условия, старое жилье бросают, а сами переходят в новое. Эти брошенные квартиры легче сжечь, чем ремонтировать. Но существует категория неимущих, для которых и это жилье — спасение. Администрация города продавала вторичное жилье по сниженным ценам. В пять раз дешевле, чем новостройка.

Ирина посчитала: если она будет откладывать все деньги до копейки, то за два года сможет купить себе квартиру.

Анна весь день проводила на работе, и Ирина по секрету подрабатывала на соседних дачах. И эти дополнительные деньги тоже складывала в кубышку. Кубышкой служила старая вязаная шапка.

Иногда, оставшись одна, Ирина перебирала деньги в пальцах, как скупой рыцарь. Она просила Анну расплачиваться купюрами с большими рожами. Она боялась, что деньги с маленькими рожами устарели и их могут не принять.

Ирина подолгу всматривалась в щекастого мужика с длинными волосами и поджатыми губами. Франклин. Вот единственный мужчина, которому она доверяла полностью. Только Франклин вел ее к жилью, прописке и независимости. Сейчас Ирина жила как нелегальный эмигрант. Она даже боялась поехать в Москву. Вдруг ее остановят, проверят документы, препроводят в ментовку и запрут вместе с проститутками.