Новый расклад в Покерхаусе

— Райдер-стрит?

— Чтобы добыть средства на восстановление башни, — пояснил Декан. — Собственность колледжа, трущобы, по правде сказать. Там живут слуги.

Генерал сел и подергал ус:

— Кухмистер тоже?

— Кухмистер, повар, младший привратник, садовник — одним словом, прислуга.

— Нет, так не пойдет. Нельзя оставить старых ломовиков без конюшни. Нельзя выгнать их на улицу. Старые служаки. Так порядочные люди не поступают. — Тусклые глаза генерала вдруг блеснули. — А кстати, неплохая мысль.

— Прошу вас, Кошкарт, — взмолился Декан, — что-нибудь одно. «Так не поступают» и «неплохая мысль» — или то, или то.

— Подумайте, как будет выглядеть Богдер? Плохая слава для социалиста. Заголовки в газетах. Так их и вижу. И Богдер заткнется.

Постепенно до Декана начал доходить смысл этой шрапнельной скороговорки.

— А-а, — протянул он.

Генерал злорадно подмигнул:

— Неплохо задумано?

Декан нетерпеливо наклонился к нему:

— Слышали о таком субъекте, Каррингтоне? Корнелиус Каррингтон. Тип с телевидения. Распинается про экологию. — Декан почувствовал, что и сам заразился шрапнельным стилем генерала, но он уже вошел в такой раж, что это его не смутило.

У сэра Кошкарта горели глаза, а ноздри раздувались, как у бронзового боевого коня.

— Прямо в точку. Влиятельный малый. Лучше не придумаешь. Грязная работа по его части.

— Правильно. Можете устроить?

— Приглашу. Сноб. Визжать будет от восторга. Навести его на след — такое начнется!

Довольно посмеиваясь, Декан допил свой джин.

— Случай в его вкусе. И хотя мне претит мысль о еще большей огласке… Этот несчастный паренек, Пупсер, наделал нам массу неприятностей. Но если наш приятель Каррингтон заставит сэра Богдера призадуматься… Вы уверены, что он приедет?

— Приедет. Займусь этим. Мы в одном клубе. Не знаю, почему его не забаллотировали? Обделаем дельце завтра.

***

Вечером, покидая Кофт-Касл, Декан был почти счастлив, хотя еле-еле, неверной походкой доплелся до машины. В привратницкой он заметил Кухмистера, который сидел, уставившись на газовый рожок.

«Надо спросить его, как мы выступили», — пробормотал Декан и вошел в привратницкую.

Кухмистер поднялся.

— Я не смог посмотреть регату сегодня. Как там?

— Обошли нас, сэр, — удрученно ответил Кухмистер.

Декан печально покачал головой:

— Жаль, но не беда, наверстаем в мае.

— Да, сэр, — подтвердил Кухмистер без обычного своего энтузиазма.

«Стареет, бедняга», — подумал Декан и, оступаясь, побрел по двору мимо красных фонарей, освещавших последствия сексуальной невоздержанности Пупсера.

13

Корнелиус Каррингтон отправился в Кембридж на поезде. В Британской железной дороге есть что-то устойчивое, неизменное, гармонирующее с той сладостной тоской по прошлому, которая была отличительным признаком его программ. Он сидел в вагоне-ресторане, пил крепкий — и такой традиционный! — чай, раздумывал о неожиданном приглашении сэра Кошкарта и разглядывал попутчиков. Поезд задребезжал мимо многоэтажек и фабрик Хэкни и Пондер-Энда. Каррингтон поспешно отпрянул от окна — отпрянул от вульгарности реальной жизни — и задумался: а не попросить ли еще чаю с тостом. Каррингтон предпочитал жить в собственном, отгороженном от реальности мирке. Мирке, где царили пастельные тона, неопределенность, неуверенность. Однако, ораторствуя на телеэкране, он и впрямь казался Иеремией, хотя и исполненным кротости. Передачи его выходили нерегулярно, но всегда очень кстати. В них он гневно обрушивался на панельные многоквартирные дома, порицая их с моральной и эстетической точки зрения, и пел хвалу затейливым мостовым и причудливым особнякам в псевдотюдоровском стиле: по его мнению, они воплощали чистоту нравов в предместьях. Но крестовый поход Каррингтона не ограничивался архитектурой. С истинно религиозным жаром, но без малейшего намека на какую-то конкретную религию он призывал к достижению недостижимых целей. Не один бедняга, пристрастившийся к денатурату благодаря программе Каррингтона, прославился своими алкогольными наклонностями на всю страну, а несколько наркоманов, испытывавшие ломку на глазах съемочной группы и миллионов зрителей, сами не подозревали, что их корчи имеют такое общественное значение. Программы Каррингтона позволяли нескольким миллионам зрителей, не выходя из дома, почувствовать себя филантропами, а это, что ни говори, очень приятное чувство. И как-то так выходило, что все в этом мире хорошо, хотя все из рук вон плохо. О чем бы ни шла речь, Корнелиус Каррингтон всегда ухитрялся сочетать обличительный пафос с развлекательностью, и если и сгущал краски, то вслед за тем немедленно успокаивал перепуганных зрителей. Он был прямо-таки создан для этого: его облик, манеры могли успокоить кого угодно. Он олицетворял саму надежность и человечность британского образа жизни. Пусть полицейских убивают на каждом углу (а послушать Каррингтона — их отстреливали сотнями), все равно закон защитит честных британцев.

Словом, всезнающий Корнелиус Каррингтон был для телезрителей тем же, что плюшевый мишка для перепуганного малыша.

Итак, Каррингтон сидел в вагоне-ресторане, любовался мелькавшим за окном пейзажем Броксборна и пытливая мысль его, отвлекшись от пирожных, вновь обратилась к причинам приглашения сэра Кошкарта, слишком неожиданного, чтобы быть чистосердечным. Каррингтон с любопытством выслушал рассказ генерала о недавних событиях в Покерхаусе. Вообще он старался не иметь дела с колледжем: у него, как и у сэра Богдера, были связаны с этим местом неприятные воспоминания. Но Каррингтону показалось, что перемены, которые порицал сэр Кошкарт в других колледжах и от которых хотел уберечь Покерхаус, могут стать темой передачи о Кембридже. «Университет глазами старого студента» — заманчиво. Однако он отклонил приглашение генерала и прибыл в город инкогнито, как разведчик. Конечно, в Покерхаус он наведается, но остановиться лучше в «Бельведере». Никто не скажет потом, что Корнелиус Каррингтон укусил руку, которая кормила его. Журналист и доехать не успел до Кембриджа, а в голове его уже складывался сценарий программы.

Вокзал — отправная точка. Попробуем извлечь из нее мораль. Вокзал построен в 1845 году далеко от центра городка — по требованию университетского начальства. Почему? Они боялись его пагубного влияния. Разумная предусмотрительность или же тупой консерватизм? Решать зрителю. Каррингтон беспристрастен. Следующие кадры — ворота колледжа, геральдические звери, полуразбитые статуи, часовни, позолоченные шпили башен. Мантии. Мостик Вздохов. Сырой материал, но в умелых руках он заиграет всеми цветами радуги.

Каррингтон взял такси до «Бельведера». Но это был уже не тот, привлекательный своей старомодной пышностью отель, что в годы его студенчества. На месте прежнего отеля вырос современный монстр, кричащий, безвкусный памятник торгашескому духу XX века. Каррингтон рассвирепел. Ну теперь-то он точно сделает передачу о Кембридже! С возмущением отряхнул он с ног обезличенный прах «Бельведера» и поехал к «Синему кабану» на Тринити-стрит. Здесь тоже многое изменилось, но снаружи гостиница выглядела прилично, как в XVIII веке, и Каррингтон успокоился. Не быть, но казаться. Видимость — главное в жизни.

***

Раньше Кухмистер с готовностью подписался бы под этим изречением, но теперь, когда Райдер-стрит угрожала опасность, а репутация колледжа страдала от презервативной лихорадки Ректора, ему было не до видимости. Он затаился в привратницкой, не приветствовал членов Совета своим обычным грубовато-почтительным «Доброе утро, сэр», угрюмо встречал смельчаков, забегавших к нему за почтой и пресекал всякую попытку завязать разговор. Уолтер, младший привратник, находил, что с Кухмистером стало тяжело. Легко, положим, не было никогда, но за последние дни Кухмистер довел его до белого каления. Часами старший привратник сидел, уставившись на газовый рожок, и размышлял о своих обидах. «Права не имеют!» — взрывался он вдруг, да так яростно, что Уолтер подскакивал на табуретке.

— Какого права? — неосторожно спросил он в первый раз.

— Не лезь, — огрызнулся Кухмистер, и у Уолтера пропала всякая охота выяснять у старшего привратника, что же его так раздосадовало.

Даже не отличавшийся чуткостью Декан обратил внимание на состояние Кухмистера, когда тот, как побитая собака, приплелся к нему с ежеутренним докладом, остановился со шляпой в руках около двери, пробормотал: «Происшествий никаких, сэр» — и бочком выбрался из комнаты. Декан углядел в этом скрытый упрек и думал было поставить привратника на место, но сообразил, что его сбило с толку сравнение с собакой: как ни крути, а Кухмистер все-таки человек. У Декана остался неприятный осадок от этого, посещения. Ну, раз нельзя поставить привратника на место, может, пришла пора лишить его места, отправить на покой? А то он, чего доброго, запятнает какой-нибудь новой бестактностью свою безупречную репутацию. Впрочем, Декану некогда было беспокоиться о слугах, хватало хлопот с Ректором.

Но если Декану Кухмистер и раньше не оказывал должного почтения, то по отношению к другим членам Совета он просто распоясался. Особенно страдал от него Казначей. «Вам чего надо?» — злобно встречал его Кухмистер, когда Казначей по неотложному делу заходил в привратницкую. Не вызывало сомнений — единственная просьба, которую Кухмистер с охотой исполнит, это — «Будьте так добры, подбейте мне глаз», а почту приходилось выпрашивать или чуть ли не отнимать силой. Она регулярно опаздывала дня на два, телефон не соединялся, короче. Казначей очутился в полной изоляции. Казалось, только сэр Богдер рад видеть его, и Казначей укрывался в доме Ректора и коротал там время в бесконечных совещаниях, стоически перенося общество леди Мэри и стараясь не замечать ее выпадов. Так он оказался между Сциллой в лице Кухмистера и Харибдой в обличье супруги Ректора, не говоря уж о том, что приходилось ему выносить, обедая с коллегами. И сэр Богдер тоже не подарок. Он упорно отказывался верить, что его прожекты невыполнимы… Что финансовое состояние Покерхауса не позволяет… Как-то раз в одном таком споре Казначей упомянул о новой выходке Кухмистера: