Новый расклад в Покерхаусе
Шрифт:
— Пылесборник забит, — повторила миссис Слони. — Поди попробуй попылесось, когда он забит.
Она выпрямилась, держа в руках пылесборник, серый, набухший… Пупсер закрыл глаза. Миссис Слони вытряхнула пыль в корзину для мусора. По комнате разлетелось серое облачко.
— Вы, часом, не захворали, голубчик? — спросила она и заботливо, по-матерински, посмотрела на Пупсера. Он открыл глаза и взглянул на нее в упор.
— Нет, я здоров, — с трудом пробормотал он. Только бы оторвать взгляд от ее губ, таких блестящих, таких густо напомаженных. — Просто не выспался. Бессонница.
— Нельзя столько работать. От работы кони дохнут, — сказала миссис Слони. Пустой пылесборник вяло болтался в ее руках. В этой штуке было что-то очень эротичное, что именно, Пупсер даже боялся анализировать. — Ну-ка сядьте-ка, я вам кофе сделаю. Сразу и полегчает.
Она схватила его за руку и подвела к стулу. Пупсер тяжело опустился на него и вперился в пылесос. Миссис Слони тем временем снова нагнулась. На этот раз Пупсер увидел больше, ведь теперь он был в сидячем положении, да и поближе к ней. Вот она вставила
— Что это вы нынче такой смурной? — сказала она и протянула ему чашку. — К доктору вам надо, к доктору. Не то, не ровен час, сляжете.
— Да, — послушно ответил Пупсер.
Миссис Слони уселась напротив и принялась неспешно попивать кофе. Пупсер изо всех сил старался не смотреть на ее ноги. Что ж, удалось, но теперь он уставился на ее грудь.
— И цвет лица у вас странный, прямо голубой какой-то, — заметила миссис Слони.
Пупсер встрепенулся.
— Это я голубой? — Он принял слова служанки за оскорбление.
— Что, и спросить нельзя? — Она набрала полный рот кофе, причмокнув так, что стало ясно: намекает на что-то неприличное. — Был у меня как-то паренек, — продолжала она, — как вы, такой же. Так на него частенько находило. Бывало бряк на пол — и ну извиваться. Страшное дело. Уж я его к полу прижимаю, прижимаю…
Пупсер посмотрел на нее страшными глазами. Он представил, как миссис Слони наваливается на него и прижимает к полу. Вообразить такое и сидеть спокойно было выше его сил. Он дернулся, облился горячим кофе и пулей вылетел из комнаты. Только на улице он почувствовал себя в безопасности. «Так дальше продолжаться не может. Я совершенно потерял над собой контроль. Сначала Кухмистер, теперь миссис Слони». Он поспешным шагом вышел из Покерхауса. Путь его лежал через улицу Клэр, к университетской библиотеке.
Миссис Слони осталась одна. Она включила пылесос и стала шуровать щеткой по всей комнате. При этом она хрипло и фальшиво горланила: «Love mе tender, love те true» [13] . Ее немузыкальный рев потонул в гуле пылесоса.
Декан все утро писал письма членам общества выпускников Покерхауса. Он был секретарем общества и ежегодно присутствовал на обедах в Лондоне и Эдинбурге. Этим его обязанности не ограничивались, он регулярно переписывался с бывшими питомцами колледжа. Многие из них жили в Австралии или Новой Зеландии. Для них письма Декана служили связующим звеном со студенческим прошлым, прошедшим в Покерхаусе. Этим прошлым они до сих пор кичились в обществе. Сам же Декан был только рад, что его друзья по переписке живут так далеко и даже не сомневаются, что в колледже с их студенческих лет ничего не изменилось. Так Декан мог создать видимость, что традиции колледжа свято сохраняются, что было весьма далеко от реального положения дел. После того как новый Ректор выступил с речью, скрывать обман стало нелегко. Старческой руке Декана не хватало уверенности. Она ползла по бумаге, словно черепаха. Эта черепаха умела писать, но очень медленно: уж очень была дряхлая. Время от времени Декан поднимал голову и черпал вдохновение, глядя на ясные черты молодых людей. Их фотографиями был завален стол, и их портреты, выполненные сепией, высокомерно взирали со стен. Декан помнил их пристрастие к спорту, мальчишеские проказы, скомпрометированных ими продавщиц, одураченных портных, проваленные экзамены. Из окна его кабинета был виден фонтан, в котором они купали гомосексуалистов. Здоровый и естественный разгул молодых сил — куда до них нынешним изнеженным эстетам. Прежние-то орды никогда не устраивали голодовки в защиту индийских кули, не протестовали против ареста анархиста в Бразилии, не осаждали отель Гарден Хаус из-за того, что не одобряли политику правительства Греции. Они действовали от души, с размахом. Но и о здравом смысле не забывали. Декан откинулся на спинку кресла и припомнил, как знатно погудели ребята в Ночь Гая Фокса в 1948 году. От взрыва бомбы повылетали все окна здания Сената. А дымовая шашка, сброшенная в уборную на рыночной площади, чуть не стала причиной смерти старика гипертоника. Повсюду валялись осколки фонарей. А как автобус назад толкали! А как летали в воздухе полицейские каски! На Кингз Пэрейд студенты перевернули машину. Там, кажется, беременная женщина была, вспомнил Декан. Потом все скинулись, чтобы заплатить ей за нанесенный ущерб. Эх, добрейшей души ребята! Сейчас в колледже таких не найти. Воспоминания будто оживили Декана, перо скрипело и скрипело без устали. У сэра Богдера силенок не хватит, чтобы менять порядки Покерхауса. Декан уж об этом позаботится. Едва он закончил письмо и уже писал адрес на конверте, как раздался стук в дверь.
13
"Люби меня нежно, люби меня искренне" (англ.) — слова из песни знаменитого американского певца Элвиса Пресли (1935–1977)
— Войдите! — крикнул Декан. Дверь отворилась, и вошел Кухмистер. В руках он держал котелок.
— Доброе утро, сэр, — сказал он.
— Доброе утро, Кухмистер, — ответил Декан. Так уже повелось
за двадцать лет, стало своеобразным ритуалом: ежедневный доклад привратника всегда начинался с расшаркивания. — Всю ночь шел сильный снег.— Очень сильный, сэр. Снежный покров не меньше трех дюймов. Декан облизал конверт и тут же заклеил.
— Ну и фонарь у вас под глазом. Кухмистер.
— Поскользнулся на дорожке, сэр. Лед, знаете ли, — объяснил Кухмистер, — очень скользко.
— Скользко? А он, конечно, скрылся? — спросил Декан.
— Да, сэр.
— Что ж, повезло, — сказал Декан. — Слава Богу, не перевелись еще в Покерхаусе лихие ребята. Что-нибудь еще?
— Нет, сэр. Докладывать больше нечего. И не о ком, разве только о нашем дорогом Шеф-поваре.
— Шеф-поваре? А что с ним?
— Ну, не только с ним, сэр. Со всеми нами. Его очень огорчило выступление Ректора. — Кухмистер говорил осторожно, будто шел по натянутому канату: с одной стороны, соваться со своими непрошенными замечаниями ему не пристало, с другой, в душе бушевало справедливое негодование. Однако при его чине с Деканом очень не пооткровенничаешь. Поэтому Кухмистер решил, что безопаснее будет поведать о негодовании Шефа, а тем самым выразить и свои чувства.
Декан повернулся к окну, чтобы избежать затруднительного положения. Он знал, что Кухмистер лукавит, но опасался потворствовать неподчинению или даже поощрять панибратство, пагубное для железной дисциплины. Впрочем, на Кухмистера можно положиться: этот на голову не сядет.
— Передайте Шеф-повару: переменам не бывать, — изрек он наконец. — Ректор просто прощупывал почву. Скоро он поймет свое заблуждение.
— Да, сэр, — с сомнением произнес Кухмистер. — А то эта речь — одно расстройство, сэр.
— Спасибо, Кухмистер, — сказал Декан, намекая, что аудиенция окончена.
— Спасибо, сэр, — ответил Кухмистер и вышел из кабинета.
Декан повернулся к столу и снова взял в руки перо. Негодование Кухмистера вдохновило его и укрепило решимость сорвать планы сэра Богдера. Например, с помощью рядовых преподавателей. Если их как следует накачать, их мнение и влияние могут сыграть решающую роль. Что ж, накачивать, так накачивать.
Кухмистер вернулся к себе и принялся сортировать почту второстепенной важности. Беседа с Деканом только отчасти вернула ему уверенность. Декан стареет. В Ученом совете колледжа его слово уже не такое веское, как раньше. К кому там прислушиваются, так это к Казначею. Но как раз в нем Кухмистер и сомневался. Казначей выписывал «Нью стейтсмен» и «Спектейтор», читал газету «Таймс», в то время как все остальные преподаватели читали «Телеграф» [14] . «Ни рыба, ни мясо», — отзывался о нем Кухмистер, а политическая проницательность привратника никогда не подводила. Если Ректор насядет на Казначея, кто знает, на чью сторону он встанет. Не наведаться ли в Кофт, к генералу сэру Кошкарту О'Трупу? Кухмистер по традиции бывал у него каждый первый вторник месяца. Привратник рассказывал о последних новостях в колледже и, кроме того, перекидывался парой слов с надежным парнем, состоявшим при скаковых конюшнях сэра Кошкарта. В былые времена, благодаря его сведениям. Кухмистер пополнял свой скромный бюджет. Сэр Кошкарт был одним из «стипендиатов» Кухмистера и так и не отплатил долг сполна. Привратник закончил сортировать почту, а его помощник, Уолтер, успел пролистать еженедельник «Бой», предназначенный для, доктора Бакстера, и положить его обратно в невзрачный конверт.
14
"Дейли телеграф" — газета правоконсервативного толка, в отличие от консервативных, но более умеренных журнала "Спектейтор" и газеты "Таймс", а также лейбористского журнала "Нью стейтсмен"
— Заменишь меня сегодня, — сказал Кухмистер.
— Что, на рыбалку собрались? — спросил Уолтер.
— Не твоего ума дело. — Кухмистер закурил трубку, надел пальто и вышел на улицу. Вот он уже с должным вниманием и осторожностью едет на велосипеде через мост Магдален. Едет в Кофт.
Пупсер сидел на третьем этаже университетской библиотеки. Он пытался сосредоточиться на своей диссертации. Но влияние выпечки грубого ржаного хлеба на политику города Оснабрюка в XVI веке не лезло в голову. Теперь он и знать не хотел, что она имела благотворное влияние. Его интерес к политике городов Вестфалии ослабел. Вопрос о чувствах к миссис Слони стоял более остро.
Пупсер целый час провел в книгохранилище, лихорадочно листая учебники по клинической психологии. Он искал медицинское истолкование иррациональному насилию и безудержной сексуальности, проявившихся в его недавнем поведении. Исходя из прочитанного, дело складывалось следующим образом: он страдает множеством всяких болезней. С одной стороны, его реакция на появление Кухмистера предполагала паранойю: «неистовое поведение как результат мании преследования». С другой стороны, непреодолимое сексуальное влечение к миссис Слони еще более настораживало и, кажется, указывало на шизофрению с садомазохистскими наклонностями. Сочетание этих двух недугов — параноидальная шизофрения, — как видно, представляло собой самую худшую из всех возможных форм сумасшествия и было практически неизлечимо. Пупсер невидящим взглядом смотрел в окно, на деревья в саду. Итак, ему суждено до конца своих дней оставаться ненормальным. Что же могло вызвать душевный срыв? В учебниках говорилось, что многое зависит от наследственности. Но, кроме своего дядюшки, у которого была страсть к бетонным гномам, украшающим его сад (помнится, мать говорила, что «у него не все дома»), Пупсер не мог припомнить ни одного из членов семьи, кто бы был действительно признан невменяемым.