Нравы Растеряевой улицы

– Погодите! погодите!
– умоляла она дочерей, усаживаясь рядом с Хрипушиным.
– Дайте вы мне хоть словечко... хоть словечко!..

– Иван Алексеич! нет, посмотрите, что... Мусье Хрипушин!
– трещали, не переставая, дочери.
– Позвольте, маменька, дайте я расскажу!

– Дайте вы мне, Христа ради, хоть одно-то словечко!

– Позвольте, барышни, в самом деле!
– вмешался Хрипушин.
– Позвольте маменьке... Ах ты, боже мой! а? Слава богу!

Слава богу!.. Рад! Ей-ей, рад!..

– Так рады, так рады!..
– голосили все...

– Посмотри-кось, какое дело-то!

– говорила Авдотья Карповна.
– Изволишь видеть, отец мой... Пошли мы к обедне...

– Авдотья Карповна!
– перебил Хрипушин, - одну минуту! Нет ли, Христа ради, какой росинки! Верите ли, все нутро изожгло! Ах бы в ножки вам поклонился!

К общей радости, графин с перечным стручком оказался не безнадежно пустым. Хрипушин, торопившись слушать интересный рассказ хозяйки, впопыхах проглотил три довольно объемистых рюмки, крякнул, черкнул ладонью по мокрым усам и торопливо произнес:

– Нуте-с, матушка, благодетельница? .

Авдотья Карповна развела руками и как бы в недоумении начала:

– И не знаю, как это тебе рассказать-то!.. И не знаю, как мне бога благодарить!.. Видишь, отец мой: пошли, говорю, мы к обедне... Месяца полтора тому будет... Стоим у сторонки этак кучкой, ровно бы прокаженные какие: молимся так-то, дескать, когда это господь-то по нас пошлет? Унываем мы таким манером? а Лимпиада все что-то на сторону поглядывает...

"Что ты это, - говорю шепотом, - все на сторону поглядываешь?.." - "Да, говорит, вон посмотрите, какой-то, говорит, мужчина на нас покашивается..." Оглянулась я: точно, стоит мужчина, и нет-нет да на нас глазом и замахнет... все покашивается...

– Покашивается?
– глубокомысленно спросил Хрипушин.

– Все покашивается!

– Гм... да-да-да... Ну-с?

– Хорошо! Выходим из церкви, идем домой и, между прочим, нет-нет да обернемся назад, глядь - и он обернулся!..

– Цс-с-с...

– Что за чудо? думаем. Что ему от нас? Думаем себе: верно, так что-нибудь. Однако же прошла неделя, идем к обедне, глядь: опять он!.. И опять он все это как быдто бы...

– Покашивается?
– перебил Хрипушин.

– Да-да! Все как быдто бы глазом норовит.

– Что ж? Слава богу!
– в умилении произнес медик.
– Олимпиада Артамоновна! Как вы полагаете?..
– продолжал он, ядовито прищурив глаз.

– Вот глупости!

– Отчего ж? Пущай его! ничего... Слава богу! Ей-ей! Ну-с, матушка, Авдотья Карповна?..

– Ну, друг сердечный, так это дело и пошло... Где мы, глядь - и он торчит!

– Вот тут самое интересное!..
– сказала Олимпиада не без иронии.

– Погоди, не перебивай... Дай ты мне договорить!

– Дайте, барышня, маменьке вашей договорить... Ну-с?

– Ну, хорошо!.. Так все это и идет... Раз сидим мы так...

дома сидим... скучаем... вдруг подъезжает мужик. "Здесь, говорит, такие-то живут?" - "Здесь..." - "Прислано вам, говорит, вон капуста... в день ангела..." (Точно, Стеша была именинница.) "Кто прислал?" - "Не приказано говорить..." Пытали, пытали - нет!.. Так мы растрогались, даже заплакали, право!

Хрипушин глубоко вздохнул.

– Ревем, - со слезами продолжала Авдотья Карповна, - и думаем: где это такой благодетель есть?.. За что нам господь милость свою посылает?.. Немного погодя, глядь, воз картофелю... фунт чаю... сахару... и все неизвестно от кого!.. Целковых, поди, на пять он, батюшка, нам всякой провизии презентовал! Каково это?

Хрипушин долго молчал, опустив голову вниз...

– Слава богу!
– произнес он, пожав плечами и вздохнув.
– Слава богу!

– Думаю я так, что беспременно он это посылает.

– Это который все покашивается-то?

– Да?
– вопросительно произнесла Авдотья Карповна.

– Больше некому!
– заключил медик.
– Больше некому!

Он... Олимпиада Артамоновна?.. Как вы полагаете?..

– Будет вам, пожалуйста!

– Хе-хе-хе!.. Он, он-с!.. Что ж? Слава богу!..

– Сколько мы ни разведывали, - начала снова Авдотья Карповна, - никто не знает... Наконец вчера принесла от него баба ногу телятины... Стали мы ее молить-просить; сначалу-то не подавалась... ну, а потом, видит наше умиление, сказала:

чиновник, вишь, Толоконников...

– Белокурый?..
– встрепенулся Хрипушин.

– Вот! вот!
– заговорили все разом, - всхохлаченный такой!

– Знаю!..
– стукнув рукой об стол, закричал Хрипушин.
– Знаю!

– Лицо этакое еще суровое...

– Знаю!., знаю!.. Теперь я понимаю... А? Ай да Семен Иванович! Покашивается! Каков? Проберу!.. Проберу, вот как...

хе-хе-хе... Каков? Позвольте-ко мне полрюмочки!.. Каково? Молодец!..

Хрипушин, пользуясь общим восторгом, успел опорожнить

графин и собрался тотчас же отправиться к Толоконникову для пробрания последнего сообразно его проступкам.

– Проберу-с!
– подмигивая и обращаясь к Олимпиаде Артамоновне, говорил Хрипушин.
– Проберу-у! Нельзя!.. Как можно? Нет!

Авдотья Карповна убедительно просила медика передать этому благодетелю самую безграничную благодарность. Хрипушин обещался примерно наказать преступника и дал слово притащить его в будущее воскресенье к Претерпеевым, дабы сама Олимпиада Артамоновна распорядилась с кавалером, как только ей будет угодно.

Уходя, Хрипушин, вследствие неустойчивости ног, налетел плечом на притолоку и, пользуясь этой остановкой, снова обратился к Олимпиаде Артамоновне.

– Барышня!
– сказал он нетвердым языком, - как вы полагаете?.. Покашивается-то?.. э-э? хе-хе-хе...

X. ЖИЗНЬ И "НДРАВ" ТОЛОКОННИКОВА

[Под фамилией "Толоконников" здесь изображено то же самое лицо, которое в очерке "Дела и знакомства" носит фамилию Богоборцева.]

Семен Иванович Толоконников принадлежал тоже к числу кавалеров "растеряевской округи", и, следовательно, сердца "наших" дам и в особенности их сундуки с приданым были не совсем безопасны от посягательств этого юноши. Юноша этот имел от роду около тридцати шести лет, был с виду угрюм, богомолен и, что всего удивительнее, не пил ни капли водки...