Нравы Растеряевой улицы

Как сейчас помню, случился такой заказ; выпросил хозяин задатку и (удивление!) трезвый домой пришел. Сейчас начал он на образ креститься и передо всеми нами клялся:

"Вот разрази меня гром, ежели я только дохну на него, на мучителя моего (на вино то есть)! Жена! Ребятушки! Всем вам теперича я удовольствие сделаю!.."

Сейчас отпускает жене на расходы целковый; на свечку казанской божией матери тоже рубль серебра, остальное себе на материал. Самовар закипел, все мы радуемся, бога благодарим; только и слышно:

"Слава богу! Слава тебе, господи, заступнику!.. Ах, как мы, ребятушки, наголодались с вами!.."

Очень я в это время радовался, только Ерш этот шипит:

"Погоди, - говорит, - не торопись; ты меня только слушай одного!"

И точно. Пошел хозяин в кабак инструменты выручать и нас взял с собой: такая была дружба у нас. Идем и разговариваем. Входим в кабак. Все чинно... Выручил инструменты.

Вина ни-ни!.. Хочем мы уходить, а целовальник так, между делом, и говорит:

"Игнатыч, - говорит, - что это мы слышали, кабысь у тебя расстройка по работе-то?"

Хозяин ка-ак на него зарычит:

"Расстрой-ка-а?.. Из каких же это местов слухи такие?.."

И сейчас он, чтобы кабацкой канпании на удивление было, вываливает деньги на стойку и продолжает:

"Расстройка! Деньги-то вот они... Сла-ва богу!.. У меня работы не быть? Да где же это ты по нашей стороне такого мастера сыщешь, чтобы в полном комплекте?.."

Сейчас он полу откинул, картуз заломил, как есть миллионщик...

"Какая же может у меня быть расстройка, когда я вот все эти деньги в пропой отделил?"

"Ну, - говорил целовальник, - уж и в пропой!"

Тут дяденька от обиды такой весь зеленый сделался и потребовал сразу "монастырский", то есть уж самый превосходительный стакан...

Ну, и пошло!..

Только поддает, только поддает, и такой форс в нем проявился, что даже на удивление.

"У меня, - говорит, - работы навалено! У меня всегда без остановки! У меня на двадцати станах идет!"

Истинно глазам моим не верю! А дяденька только покрикивал:

"Д-давай!.. Полно зубы-то полоскать! Расстройка!.."

Под конец того инструменты эти он опять же в прежнее место препроводил и очень вином нагрузился: сидит на лавке, еле держится и все бормочет:

"Я гр-рю, васскор-родие, на двац-пять цалковых в сутки...

Я гр-рю, васскор-родие... может, по всей империи..."

Тут целовальник видит - время позднее, говорит:

"Голубь! Время, запираю".

Взял его под мышки и потащил к двери.

"Я пер-рвый мастер?.."

"Ты-ы!
– говорит целовальник.
– Кто ж у нас первый-то?..

Ты и есть!.."

"Масей!..
– это хозяин-то наш ему, - признайся по совести, доказал я тебе свое могущество?.."

"Ты, Игнатыч, - отвечал ему на это целовальник, - так меня ноне уничтожил, так сконфузил... То есть истинно победил своим богатством! Я думал, ты бедный, а ты поди-кось!"

"Я-а-а!.."

"Да уж ты-ы-ы!.."

И оставил нас целовальник на крыльце; дождик шел, и темно было...

"Ребятушки! Видели, как я его победил?.."

"Видели", - говорим.

Не могли мы его тащить с собой, повалился он на улице и тут же заснул...

Стали мы ему в трезвый час говорить:

"Дяденька! Что же это вы себя роняете? Перед богом божились, так хорошо выговаривали, а заместо того еще хуже?"

"Ребятушки, - говорит, - знаете, что я вам скажу?"

"Я знаю!" - заговорил Ерш...

"Нет, тебе этого не узнать!.. А вот что я скажу: кажется мне, сколько я зароков на себя ни клади, никогда мне себя не удержать... Потому радости на своем веку только я и видел, когда в лодыжки играл махоньким еще... Люди добрые в мою пору и хозяйство знают, и семью, и почет получают... Ну, а мне этого в своей избе не сыскать! Нет!.. Окромя лодыжек-то я еще, ребятушки, ни единою радостью не радовался... По этому случаю как малого ребенка можно меня обмануть, лишь бы только единую минуточку предоставить мне по моему желанию... Так-то!.."

Так мы и жили, а бесперечь хозяин себя чрез свое безголовье до того доводил, что непременно он раз двадцать у заказчика в ногах валялся, ругали его, самыми страшными божбами божился, вымаливал еще чуточку и опять же таки через слабость свою домой не доносил... Под конец входил квартальный: "Ты Иван Игнатов?" Ну, тут уж мы все в ноги валимся; тут народу копошится страсть!.. Вымолим кое-как прощение. И уж тут-то работа начина-а-а-ется!.. То есть не то что работой можно это назвать, а истинно ужас какой-то всех в это время обхватывал... Потому хозяин ровно бы сумасшедший бывал тогда... Где-то уж, господь его знает, доставал он инструменты, и так-то ли принимался орудовать ими, что уж нашему брату только в пору глаза вытаращить, не только для себя замечать. И день и ночь, и день и ночь только опилки летят, только молотки постукивают; ни водки в это время, ни даже крохи не брал и уж так-то работал, без разгибу. В этом запале нам в мастерскую нос показать опасно было: "Пр-рочь, кричит, черти! Так промежду ног и суются! Пр-рочь, расшибу!.."

Мы разбежимся обнаковенно... Кто где ежимся...

Кончит работу он беспременно к сроку и все денежки до копеечки пропьет, даже домой не скажется... Дней по крайности пять пропадает...

Так я вздыхал в это время, так я убивался о своей жизни!

Который, думаю, мне теперича год, никакого я мастерства не знаю... Только-только колотушки и треухи в исправности отпускаются... На ласковое слово хозяйское понадеешься, пустое выходит. Где обиды не ждал и не чуял я совсем - втрое тебе ее, безо всякого заправского дела... Что это, думаю, господи?

Хотел я сбежать... Ну, только вскорости история одна случилась, и так обошлось... Однова смотрим мы, что такое, по нашей улице воза едут: с перинами, с сундуками, столы, например, разные накручены, стулья... Все вообче разное имущество... И идут с боков этих возов бабы и всё у встречных спрашивают что-то... Ну, только встречные от них с испугом бегут... Что за удивление? Пошли мы за ворота с Ершом, стали нас бабы спрашивать:

"Где тут, ребятишки, солдатка покойница Караулова жила?"