"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Параллели между нацизмом и сталинским режимом постоянно возникали и у палачей, и у их жертв,

зачастую непроизвольно, просто по созвучию терминов. Так, оставшийся в Германии брат Эрны Лей-бахер, согласно ее показаниям «был призван в трудовые лагеря». Это означало, что он отбывал трудовую

повинность, однако для следователя это было равносильно тому, что брат стал охранником в концлагере. В

справке на арест матери Эрны, арестованной ранее, речь шла о том, что та «восхваляет фашистскую

Германию, утверждает, что там нет таких репрессий, как в СССР».

Многие реалии германской жизни, о которых шла речь в процессе следствия, получали под пером

сотрудников НКВД привычные для сталинской России названия, придававшие им контрреволюционную

окраску. Так, члены СДПГ рассматривались как «меньшевики», члены остальных партий, включая Центр —

как «буржуазные националисты». Зеркальным отражением советского «новояза» в следственных

248 ГАРФ. Ф. 10 035. Оп. 2. Д. 14641.

151

делах были кулаки и батраки, лавочники и царские придворные, если речь шла о социальном

происхождении, троцкисты, двурушники и уклонисты, если речь шла о партийной биографии арестованных.

Интересно, что в период массовых операций из материалов следствия исчезает слово «концлагерь» в

советском контексте, часто встречавшееся в них еще в 1936 г.249

Логику собственных действий оперативные работники органов НКВД автоматически переносили на гестапо

(кстати, гестапо постоянно называли «германской охранкой»). Роберт Грундман, приехав в СССР, до начала

войны с Германией продолжал переписку с родными. В обвинительном заключении это рассматривалось как

доказательство его шпионской миссии: «Характерно, что органы Гестапо, по невозвращении Грундмана из

СССР, репрессий в отношении его родственников не применяли».

Подобная халатность их немецких коллег искренне удивляла сотрудников госбезопасности — ведь у

советских «невозвращенцев» к ответственности привлекались все члены семьи, оставшиеся в Союзе250.

Эрвин Шуберт получил заграничный паспорт уже после того, как побывал на допросе в гестапо. Это

вызвало ироничное замечание следователя: «Не кажется ли Вам, что полиция должна была бы более

бдительно отнестись к Вашему отъезду в СССР?» На партсобрании в ИККИ, когда разбирали персональное

дело Вернера Петермана, один из его коллег выразил удивление: Петерман регулярно посылает деньги

своему больному отцу в Германию, «и несмотря на это отца Петермана не трогают. Я знаю, что за очень

небольшие колебания и высказывания в Германии людей сажают в концентрационные лагеря». Обвинителю

было невдомек, что формирование «народного сообщества»251 в условиях нацизма шло иными путями,

нежели сталинская унификация советского общества, не оставлявшая «свободного пространства» даже в

семейных и личных отношениях.

Вопрос о том, кому и где жить хорошо, оказался в центре судебного процесса, в ходе которого в

контрреволюционной агитации обвинялся Вильгельм Рабэ. Благодаря сохранившемуся протоколу засе

249 См. например постановление о продлении следствия, в рамках которого обвинялись Эрих Констант и Павел Липшиц: «По делу

предстоит ряд новых арестов вскрытых и законспирированных троцкистов и вызов некоторых проходящих по делу троцкистов из

концлагерей...»

250 См. Генис В. Л. Неверные слуги режима: первые советские невозвращенцы (1920-1933). М.,2009.

251 См. дискуссию о применимости этого термина в исследованиях по социальной истории Третьего рейха: "Volksgemeinschaft". Potenzial und Grenzen eines neuen Forschungskonzepts // Vierteljahrshefte fuer Zeitgeschichte. 2011. Heft 1. S.l-18.

152

дания Мосгорсуда мы можем детально реконструировать взаимные обвинения сторон. Бывшие коллеги

обвиняли Рабэ, что он постоянно восхвалял жизнь в Германии, утверждая, что рабочие там получают

высокие зарплаты, а «папиросы в пять раз дешевле, чем в Советском Союзе». Немец вначале отпирался, но

потом признался, что сравнивал не только цены на папиросы, но и вкус пива, которое ему в Москве очень не

нравилось. Судебный процесс получил неожиданный поворот после выступления секретаря

парторганизации карандашной фабрики, выступившей в защиту Рабэ — по ее данным, тот по ночам часто

плакал в общежитии, так как скучал по семье и родине. Этого не хватило для оправдания, но обеспечило

выходцу из Юте-борга достаточно скромный приговор к трем годам заключения, один из которых он уже

отсидел в качестве подследственного.

Если применительно к повседневной жизни криминальным оказывалось противопоставление России и

Германии, то по отношению к условиям заключения все было наоборот. Освободившись после первого

кратковременного ареста, Густав Бург говорил своему подельнику Моисею Лурье: «Никакой разницы в

строгости режима между органами НКВД и фашистами нет». Показания немецких политэмигрантов о

творившемся в нацистских концлагерях произволе очень напоминали тактику изматывания обвиняемого в

ходе следствия на Лубянке: «Нам заявили, что нас пошлют в концлагерь, где мы будем находиться до тех

пор, пока не скажем правду»252.

Очевидные параллели в экономической политике двух диктатур не могли пройти мимо внимания людей,

внимательно следивших за развитием событий в Германии. Причем эти параллели (усиление регулирующей

роли государства, стремление к автаркии, начало «четырехлетки») вызывали скорее одобрение, чем

осуждение, рассматривались как общий тренд, порожденный масштабами всемирного экономического

кризиса 1929-1933 гг. Споры вызывал лишь вопрос о том, кому принадлежала пальма первенства. Члены

группы Константина Алина утверждали, что «большевики торопятся перехватить методы хозяйствования у