Нуар

– Браво, Мод! Что значит припереть человека к стенке! А как же марксизм-сталинизм и плоская Земля? Хотите, значит, обойти его с флангов, по пыльным тропинкам Ноосферы? Увы… Тросси готовился много лет и, конечно же, все предусмотрел. Тут нужен монстр уровня Джеймса Гранта или Юрия Лебедева. Увы, оба они в вашем серо-черном мире еще не родились.

– А вы, Рич?

– А я уже сплю, Мод. И вы мне снитесь. На вас треугольная шляпа… Шучу! Вы другая, совсем другая. «Две косички, строгий взгляд, и мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят. За окном все дождик тенькает: там ненастье во дворе. Но привычно пальцы тонкие прикоснулись к кобуре…»

Крупный план Южнее Екатеринодара Март 1918 года

– Что ты поешь, Родя?

Пою? Я пою?! Кажется, да. Что значит две ночи не спать! Мир становится прозрачным, звенящим – и сплюснутым, словно вид из перевернутого бинокля. То, что рядом, кажется огромным, неохватным, а дальше идет серая стена. Так и тянет нырнуть туда с головой, исчезнуть, раствориться…

Нельзя!

– Песня большевистского комиссара Окуджавы о девушке из карательного батальона. «Вот скоро дом она покинет, вот скоро вспыхнет бой кругом…» Михаил Иванович, вы за мной присматривайте, а то засну – и водой не отольете. А мне нужно обязательно поговорить с генералом Алексеевым. Или… Или с генералом Романовским.

Поручик Столетов смотрит сочувственно, кивает.

– Ординарца я уже отправил. Сам бы сбегал, так нельзя тебя такого оставлять. Ты же у нас, Родя, золотой-серебряный, пока, само собой, начальству не доложишься. А потом я тебя буду строить, ох, буду! «Я гляжу на фотокарточку – две косички, строгий взгляд. И мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят…» А хорошая песня! Неужели в самом деле про девушку из карательного?

Сидим прямо на завалинке, благо, ночь позади. Весеннее солнце уже над горизонтом, греть – не греет, но все-таки бодрит.

В штабе, куда мы сунулись, никого не оказалось. Михаилу Ивановичу поначалу даже не хотели говорить, в какой хате квартирует генерал Алексеев. Военная тайна! Тем более, вид у меня куда как подозрительный. Кожаная куртка не по росту, фуражка без кокарды, две гранаты Рдултовского на ремне – и трехдневная щетина вместо удостоверения личности. Хорошо еще, красный бант догадался отцепить. Потому и остался со мной Миша Столетов – беречь. Я, «золотой-серебряный», прямиком из разведки. Хотел до рассвета вернуться, но заплутал без карты.

– Как там в Екатеринодаре, Родя?

– Где? – спохватываюсь я, продираясь сквозь серую стену. – Ничего особенного, Михаил Иванович. На окраинах войска, а в центре спокойно, будто и войны нет. Цены на базаре кусучие, на керенки лучше не покупать, хорошо, у меня николаевские были.

Поручик вновь понимающе кивает. Он, конечно, ждал иного ответа, но про главное я должен сперва доложить начальству. Должен – а начальства нет. Я очень надеялся застать в штабе хотя бы Романовского…

Сплю!.. Нет, не сплю, глаза закрывать нельзя. Собственно, можно часок и подремать, но беда в том, что я и так здорово опоздал. Засну, а меня не станут будить, пожалеют прапорщика юного. Значит, еще часа три потеряем, а время не ждет, не ждет… «За окном все дождик тенькает – там ненастье во дворе. Но привычно пальцы тонкие…»

– Родя, не спи!

– Стараюсь, Михаил Иванович.

Миша – славный парень. Всего тремя годами старше меня-здешнего, а видом вообще ровесник. Посему «Иванович» – исключительно для поддержания авторитета. Я сам настоял, командир – есть командир. Столетов на фронте с 1916-го, полгода прослужил в отряде Пунина под Ригой, самого Унгерна фон Штенрберга знал. Говорит, ничего особенного, Унгерн – как Унгерн. Нормальный офицер, только с юмором проблемы.

– Миша, если я засну. Нужно три миллиона, запомни. Три! Так и скажи Алексееву. И еще… Нет, про «еще» только сам.

– Сам скажешь, сам. А ну-ка, Родя, хлебни! Пей, говорю!..

Густой сивушный дух. Перед носом словно ниоткуда возникает фляга в светло-зеленом чехле. Пить – или не пить? А, ладно!..

– Пью!..

На какой-то миг мир светлеет. Серая стена отступает, все становится простым и понятным: станичная улица, растоптанная сапогами грязь, солнышко над соседней крышей. Служивый народ тоже в наличии, команда «подъем» прозвучала, время бриться-умываться. Напротив, возле двухэтажного большого дома, господа корниловцы водой обливаться изволят. Двое держат третьего, у четвертого ведро наготове, все весело хохочут. Видать, здорово вчера перебрали.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Кого это там Миша узрел? Если на крыльце, то наверняка штабной. «Высокоблагородие» – полковник, значит, головы можно не поворачивать. Полковники мне без надобности, даже такие голосистые. Чего это он расшумелся с утра пораньше?

– Ваше высокоблагородие! Это прапорщик Гравицкий, он только что из разведки…

Ага, оттедова. Черт его знает, вдруг получится? Если же нет, если все будет, как и в моей, такой привычной истории, через несколько дней половина армии поляжет под Екатеринодаром, погибнет Корнилов – и все придется начинать сначала. Увы, Антон Иванович Деникин – не Ганнибал и даже не Сципион Африканский.

– Гравицкий? Какой еще Гравицкий? Прапорщик? А если прапорщик, то почему не приветствует старшего по званию?

За миром я все-таки не уследил. Серая стена воздвиглась вновь, перегораживая простор, исчез дом напротив вместе с бесшабашными корниловцами. Зато появилась рожа в мыльной пене под сдвинутой на затылок фуражкой. Его высокоблагородие бриться возжелали.

– Прапорщик! Я к вам обращаюсь! Прапорщик!..

Откуда-то из дальнего далека доносится Мишин голос, поручик пытается что-то пояснить, рассказать. Рожа багровеет, мыльная пена вспучивается, идет волнами.

– Что значит, «из разведки»?! Устав еще никто не отменял. Прапорщик, встать! Приказываю: встать!..

– Отвали, мужик, – предлагаю я роже, но, кажется, недостаточно убедительно. Сквозь серую стену проламывается весь полковник целиком – брюхом вперед, в расстегнутом кителе, с опасной бритвой в руке.

Ого!

– Под арест пойдете! Распустились тут, молокососы! Поручик, зовите караул!..

Если бы не бритва…

– Под трибунал! Под…

Обрезало! Я поднял повыше руку с «браунингом», подождал, пока захлопнется его рот. Осознал, высокоблагородие? Кажется, да.

– Бритву бросил, pidor gnojnyj! На счет три, понял? Иначе пристрелю na huj. Раз… Два…

Бритва бесшумно утонула в грязи. Я проследил ее полет, улыбнулся.

– А теперь – мордой вниз, говнюк. Падай, я сказал!..

– Родя! Родя, что ты творишь? Родион, перестань! – донеслось откуда-то сбоку, но лишь мотнул головой. Потом, сначала уложу этого борова. Или пристрелю. Почему бы и нет, все равно толку от этих штабных…

Падать высокоблагородие не решилось – укладывалось медленно, основательно, сопя, кряхтя и покашливая. Вспененную рожу все-таки старалось держать повыше. Я наклонился, ткнул стволом в багровый затылок.