Нуба

— Где она? — повторил Нуба, не слушая.

— Она предала тебя, потому что она не предаст темноту. Ты для нее — песчинка, копоть, мелькнул, и нет тебя. А ты решил, что достоин преданности? Решил что тут, на острове, стоит поманить, и кто-то ринется отдавать свою жизнь за тебя? Ты глуп. Она собирает вещи, большой глупец, покидая жилье среди низких. Твоя Онторо удостоилась войти в первые помощники жрецов. Кто знает, возможно, вскоре она соткет еще одну нить паутины, совьет в ней новое гнездо. Станет Целителем нового стада. И чистый юноша, который сейчас проявил себя — достоин идти за ней.

Жрец наклонился в кресле, сжимая резные ручки. Прошипел:

— Так мать темнота раскидывает сети. Не торопясь, неумолимо выжидая. И получает свое. Всегда. Слышишь меня, жалкая гнилая коряга?

Нуба молчал, облизывая губы сухим языком. У него кружилась голова, его били, когда он очнулся. Били сосредоточенно и умело. Хотя после зова он так ослабел, что нужды в том не было никакой. Разве что — для удовольствия истязателей.

— Я все сказал. Настало время дел. Ты пришел за мальчиком? Не захотел уйти без него? Что ж… ты…

Нуба поднял голову и перебил жреца:

— А больше всего на свете ты любишь говорить. И слушать себя.

За спиной пастуха усмехнулись жрец Песен и жрец Удовольствий. И, не закончив фразы, жрец приказал:

— Приведите мальчишку.

Из-за стены легкого тумана послышались звуки флейт и перестук барабанов. Флейты дудели бодро и коротко, чуть задыхаясь, чтоб переждать россыпи стуков. Нуба, еще раз страдальчески оглядев лежащую девушку — он все пытался понять, дышит ли она, — поднял голову, всматриваясь в колеблющуюся завесу.

Из белесого марева выступила небольшая процессия. И по мере того, как приближались, мерно ступая, стражи в черных кангах, накрученных вокруг мощных бедер, на лице пленника напряженное ожидание сменялось удивлением.

За стражами семенили девушки, крошечные канги стягивали круглые бедра, в широкие кожаные пояса были воткнуты белые цветы. Доставая из плоских корзин на боку алые лепестки, девушки сыпали их на тропу, оглядывались, улыбаясь, иногда прикрывали лица ладонью, блестя яркими глазами.

А за ними, в открытых носилках покачивалась укутанная в тонкое драгоценное покрывало, с краем, наброшенным на голову, фигура. Лишь кончики пальцев были видны, с накрашенными золотом ногтями.

Продудев последние звуки, флейты стихли. Стражи расступились, держа руки на мечах. Девушки, становясь на одно колено, склонили головы, украшенные цветами и перьями. А носильщики, бережно водрузив паланкин на подставку, отступили в низком поклоне. Фигура пошевелилась. Поднялась рука, откидывая покрывало с курчавой головы. Маур выжидательно посмотрел на жрецов, кривя накрашенные кармином губы.

— Вот избранный сын темноты! — нараспев заговорил жрец-Рыбак, простирая к носилкам длинную руку.

— Юноша, удостоенный чести быть взятым! — подхватил жрец-Лодочник, делая шаг вперед.

— Дитя, чья душа полнится нами!

— Прекрасный и темный, продолжатель и сеятель!

— Новый ткач паутин!

— Новый жнец теплых душ!

Кланяясь, к паланкину подошли Садовник и жрец Удовольствий, протягивая к Мауру руки, помогли ему сойти наземь.

И сам жрец-Пастух встал навстречу мальчику. Склонил большую голову и, принимая узкую ладонь, в белых и золотых узорах, повел Маура к столбу.

Мальчик, плавно ступая ногами, обутыми в плетеные сандалии, давил подошвами цветы, что клонились к траве. Жрец вел его, отступив на шаг, смотрел поверх узкого мальчишеского плеча, завернутого в струящийся шелк, и ухмылялся, прочитывая выражения, что сменялись на лице пленника.

И Маур смотрел на своего друга и собеседника, плывущими глазами, полными равнодушного презрения. Наступив на край хитона Матары, поморщился помехе. Поднял лицо.

— Развяжите его. Он ничего не сделает вам. Он слаб.

Голос, что проговаривал слова, был похож на пение флейт, повторяющих один и тот же монотонный рисунок. Нуба всмотрелся в глаза мальчика, как глядят на дальнюю точку, размытую и неясную, силясь разглядеть очертания в дымке, прикрыл веки, не в силах увидеть.

Упал ремень, стягивающий запястья, следом соскользнул тот, что обвивал колени и щиколотки. Опуская плечи, великан согнул колени, сгибаясь над лежащей девушкой, прижал пальцы к шее, слушая, бьется ли кровь в жилке.

— Как он заботлив, — издевательски прошипел Пастух, потешаясь. И жрецы с готовностью захихикали.

— Она еще жива, — возвысил он голос, — можешь убрать свою руку, она дышит и скоро вернется к жизни. Темный Огоро еще не закончил любить ее.

По-прежнему стоя на коленях, Нуба обратился к Мауру:

— Ты позволишь ей умереть?

Мальчик сделал два шага и уселся в кресло Пастуха, откинулся и так же, как тот, положил руки на резные драконьи головы. Жрец-Пастух, отойдя к остальным, прикрыл глаза, чтоб спрятать злой блеск. Нуба, справляясь с головокружением, выпрямился, встал над девушкой, свешивая большие руки. Стражи тут же качнулись к нему, крепче ухватывая рукояти мечей.

— Почему я должен спасать ее? — спросил Маур, удобнее вытягивая ногу и любуясь сандалией, — она не сделала ничего для меня.

— Она умирает.

— Пусть. Все должно переплетаться и соединяться. Если бы я знал, кто она и помнил об оказанных мне услугах, я взвесил бы их и возможно, заплатил бы мера в меру. Но она никто.

— Тогда заплати мне. Я шел за тобой, чтоб спасти. Дай ей жить за мою услугу.

Маур сжал подлокотники, подаваясь вперед. Плывущие глаза раскрылись, зрачки затвердели, как черные точки, проколотые острием ножа.

— Ты? Шел спасти? Это твои слова, лживый годоя! Я должен верить? Где она — твоя услуга мне? Ну?

Протянул руку, украшенную и расписанную, пошевелил тонкими пальцами. Рассмеялся.

— Давай ее мне. Где то, что бы собирался сделать и не сделал? Я ждал тебя! Ты знаешь, как долго я ждал тебя?

Губы мальчика искривились. И тут же лицо смялось от злости на собственную слабость.

— Время наставлений иногда течет очень долго, — прошелестел жрец-Рыбак, сочувственно кивая.