Нью-Йорк

– Мои родные этого не хотят, сэр.

По комнате пробежал шепоток. Келлер повернулся к Роуз Мастер.

– Мне кажется, нам следует быть аккуратнее, – сказал он. – Хозяева фабрики наверняка хотят, чтобы мы думали, будто эта стачка сугубо еврейская, возможно, социалистская. Но это может быть обман.

Он не стремился к грубости – только к точности и ясности.

Старая Хетти расцвела. Лицо Роуз превратилось в маску.

Но тут Эдмунд Келлер допустил большую ошибку.

Он был не глуп, но не от мира сего. Ученый, как ни крути. Он плохо понял то, что для знатных дам Нью-Йорка – или Лондона, или Парижа, если на то пошло, – политика была светской игрой, целью которой было показать, кто самый влиятельный. Он вообразил, будто все их действия диктовались поиском истины. Поэтому он не сообразил, что унижал Роуз своей прямотой.

– Конечно, – беспечно продолжил он, – нетрудно понять, почему родные этой девушки не хотят, чтобы она вступала в женский профсоюз. Но если судить по справедливости, то европейская история показывает, что, пока не вмешается правительство или профсоюз, рабочих почти всегда нещадно эксплуатируют.

Будь у дам исторический семинар, такой уравновешивающий довод мог стать темой для обсуждения. Но это был не семинар. И Эдмунд всего-навсего позволил Роуз дать сдачи.

– Европейская история? Не сомневаюсь, мистер Келлер, что вы ее знаток. А разве Европа не набита социалистами? Разве вы не знаете, что когда невинных итальянских девушек угрозами и обманом загоняют в профсоюзы, то это дело рук русских социалистов? Но, судя по тому, что я слышала, мистер Келлер, вам все известно про социалистов, потому что вы сами, мистер Келлер, как утверждает надежный источник, – социалист!

Келлер мало вникал в деятельность социалистов. Не имел он понятия и о том, что социалистом его выставил президент университета, которому не понравились его отчасти либеральные взгляды. Поэтому он в величайшем изумлении вытаращился на Роуз, а та, естественно, восприняла это как признание вины.

– Ага! – торжествующе сказала она.

– Так, – подала голос Хетти, которая видела, что события развиваются совсем не так, как задумано. – Не могу не признать, что все это очень интересно…

Даже Эдмунд Келлер понял сигнал, которым в этих кругах призывали немедленно прекратить дискуссию.

Анна вся извелась.

– Надеюсь, теперь-то она нас уведет, – шепнула она Сальваторе, когда трапеза завершилась.

Но Роуз Мастер была занята разговором, и они остались стоять особняком.

Не сморозила ли она какую-нибудь глупость об итальянках в пикете? Вдруг леди скажет мистеру Харрису и у нее будут неприятности?

Они простояли минуту или две, когда к ним подошла старая хозяйка дома. С ней была еще одна леди не в столь преклонных годах.

– Я миссис Мастер, – представилась старая леди. – Я просто хотела поблагодарить вас за то, что пришли. – Она была крайне любезна. – Это моя подруга мисс О’Доннелл.

Было видно, что ее спутница очень богата, но держалась она дружески и спросила, где они живут.

– Я жила неподалеку, на другой стороне Бауэри, – сказала она.

Анна недоверчиво на нее посмотрела. Не может быть, чтобы зажиточная дама селилась возле Нижнего Ист-Сайда, но Анна промолчала. Старая леди заметила выражение ее лица и улыбнулась:

– Я каждый день проходила мимо Файв-Пойнтс.

– Вы, значит, жили в таком же многоквартирном доме, как мы? – отважилась наконец Анна.

– Именно. – Мэри О’Доннелл помедлила, как бы припоминая. Затем посмотрела на Хетти Мастер и улыбнулась. – Откровенно говоря, мой отец постоянно пил и даже не работал. А что касается жилья… – Она покачала головой. – В конце концов пришлось оттуда уйти. – Она снова повернулась к Анне и Сальваторе. – Похоже, ваш отец – хороший человек. Что бы ни случилось, берегите семью. На свете нет ничего важнее.

Тут появилась Роуз. К счастью, она выглядела донельзя довольной и увела обоих. Поэтому Анна так и не узнала, как удалось этой богатой леди выбраться из Нижнего Ист-Сайда.

Когда все разошлись, Мэри О’Доннелл осталась по просьбе Хетти. Мэри знала, как приятно иметь собеседника, чтобы обсудить прием.

– Все прошло хорошо, – сказала она Хетти. – Запомнится каждому. А разговоры уж точно заставят задуматься.

– Я недовольна Роуз, – отозвалась Хетти.

– Мистер Келлер был на высоте.

– У него были добрые намерения. А Роуз поступила крайне вероломно.

– По мне, так нужно ее простить, – сказала Мэри.

– Может быть, и прощу, – ответила Хетти, – но будь я проклята, если забуду.

– Итальянка была мила.

– Вспомнила! – встрепенулась Хетти. – Почему ты сказала ей, что твой отец не работал и пил? Он же был уважаемым человеком! Дружил с Келлерами. Я отлично помню, как Гретхен рассказывала о тебе.

Мэри помедлила, посмотрела на Хетти и чуть смутилась.

– Когда я увидела эту девочку и ее брата, – призналась она, – да послушала про их житье-бытье, оно и нахлынуло. Правда, я так и не знаю, зачем все выложила.

Хетти внимательно рассматривала ее:

– Мэри О’Доннелл! Не хочешь ли ты после стольких лет заявить, что устроилась на службу обманом? И ты вовсе не из приличной семьи?

– У меня бы это вряд ли вышло. Но Гретхен сумела. Она была моей подругой, – тепло улыбнулась Мэри. – Боюсь, она наврала вам с три короба.

Хетти поразмыслила.

– Ладно, – изрекла она наконец. – Я очень рада, что она так поступила.

Эдмунд Келлер провел приятный вечер с отцом. О том, что случилось на слете в Карнеги-Холле, он услышал только наутро.

Событие было каких поискать. Радикалы выдвинули блистательного оратора – социалиста Морриса Хилквита. Поражая публику красноречием, он сообщил переполненному залу, что фабриканты и штрафовавшие их судьи суть не кто иные, как бронированные кулаки угнетения. «Сестры! – воскликнул он. – Ваше дело правое, и победа будет за вами!» Он заверил их, что мало того – забастовка швей будет началом событий куда более грандиозных. Благодаря профсоюзу они возглавят важнейшую для социалистов классовую борьбу, которая вскоре преобразит не только фабрики Нижнего Ист-Сайда, но и весь город и даже всю Америку. Это была захватывающая речь, и ему устроили овацию.

За ним, правда, выступил адвокат умеренных взглядов, который посоветовал быть сдержанными и ограничиться законными мерами. Но его речь была настолько нудной, что толпа расшумелась. Следующей была Леонора О’Рейли из женского тред-юниона, которая распекла адвоката и заявила женщинам, что их забастовка сделала для профсоюзного движения больше, чем все проповеди за последние десять лет. Ее тоже встретили громовыми аплодисментами. Неудивительно, что публика находилась в приподнятом настроении.