Нью-Йорк

– Супермаркет, – хладнокровно изрек Хуан. Повернувшись к Мэгги, он добавил: – Эль-Баррио. Мои ребята.

Они потягивали пиво и смотрели на пламя, расползавшееся в жаркой и душной ночи. Спустя какое-то время в Бруклине вспыхнул крупный пожар. Прошло полчаса, но он все усиливался.

– Кварталов двадцать захватил, – прикинул Горэм.

– Да больше, – возразил Хуан.

И так они до самого утра простояли на крыше, наблюдая за тем, как огромный, разделенный в себе Нью-Йорк изливал свое горе и ярость в пожарах, грабежах и снова в пожарах.

Роды

1987 год

Горэм Мастер метался по квартире. Он знал, что не должен так паниковать. Сумка Мэгги была уже неделю как собрана и стояла в спальне. Почему он не хватает ее и не мчится вдогонку? Мэгги уже ехала в больницу, ее такси неслось по ноябрьским улицам. Когда доедет, ей понадобится сумка.

Их первый ребенок. Они ждали долго, как договаривались. Мэгги хотела прочнее утвердиться в профессии, и Горэм разделял ее желание. И вот великий день наступил, а он поддался панике.

Готова ли к этому Мэгги? Не случится ли с ней беды?

В последние недели он считал, что ей нужно оставить работу, но Мэгги клялась, что все в порядке.

– Честное слово, солнышко, – сказала она. – С работой мне легче, она меня отвлекает.

Он, разумеется, внял этому доводу. Но вдруг она переборщила? Сейчас, когда настал великий момент, его охватил страх. Наверное, нужно было умолять, чтобы сегодня она не ходила на службу. Если, избави бог, что-нибудь случится, то это будет на его совести.

Она ушла в восемь утра. В девять, в разгар совещания в большом, обшитом деревом конференц-зале, каких было много на десяти этажах офисного комплекса «Брэнч и Кейбелл», у нее начались схватки. Она держалась очень спокойно, он так ее и видел. Она извинилась, позвонила ему сказать, чтобы привез сумку, спустилась в лифте и поймала такси. Больница находилась не в центре, но в это время суток можно добраться быстро. Ему следовало поторопиться.

– Белла! – позвал он.

– Да, мистер Мастер.

Белла уже стояла перед ним. Спасибо Господу за Беллу. Она всегда знала, где что лежит.

– Я ничего не забыл?

Белла была сокровищем. Она приехала из Гватемалы и, как часто случалось с нью-йоркской прислугой, начала трудовую деятельность нелегалкой, но прошлые хозяева выхлопотали ей грин-карту. Горэм и Мэгги наняли ее три года назад, – в конце концов, при полной занятости обоих домработница не помешает. Поначалу Горэм немного сомневался в тонкостях современного этикета, но Белла разрешила проблему. До этого она служила в большой квартире на Пятой авеню и совершенно правильно уловила настрой хозяев: все должно быть официально. «Мистер и миссис Мастер» – так она выразилась, и они не стали возражать.

Но Беллу наняли и по другим соображениям. Они планировали в скором времени обзавестись детьми. Мэгги хотела, чтобы до этого в доме прижился, как член семьи, по-настоящему надежный человек. Ребенок сразу получит няню. Однако недавно Белла начала намекать на чрезмерную загруженность, и Горэм понял, к чему она клонит. Белла рассчитывала, что няня будет со стороны. Предстояло выдержать бой.

– Нет, мистер Мастер. – Не намекнула ли она тоном, что он вечно что-то разыскивает? Наверное, нет. Так или иначе, она улыбнулась. – Все будет хорошо.

Он приказал себе не быть дураком. Конечно, Белла права. Состояние Мэгги не вызывает тревог. Они видели эхограммы, с ребенком все хорошо. Мальчик. Горэм Вандейк Мастер-младший. Имена придумала Мэгги, так как знала, что ему будет приятно. Она не разделяла его родового чувства, но с удовольствием ему потакала. Он и правда обрадовался. И если Мэгги не против, зачем спорить?

С ребенком все обстояло отлично, и с доктором тоже. Карузо был хорошим врачом. В нынешние времена не каждый обладал стальными нервами, чтобы пойти в акушеры. При любой неприятности судились именно с акушером. Акушеры платили столь крупные страховые взносы, что многим студентам-медикам эта специальность была не по карману. Карузо был всего на несколько лет старше Горэма, но его отыскала Мэгги, и у нее сложилось о нем наилучшее впечатление.

Доктор Карузо оказался и просто приятным человеком. Однажды вечером полгода назад Горэм случайно повстречался с ним, когда тот шел домой. Его больница находилась всего в нескольких кварталах от их дома на Парк-авеню, так что они прошлись вместе и славно поболтали.

– Я живу в Вест-Сайде, – сказал он Горэму, – на Вест-Энд-авеню. В хорошую погоду каждый день хожу через парк. Даже врачам полезно размяться, – улыбнулся Карузо.

– Вы выросли в Вест-Сайде?

– В Бруклине. У отца был дом в Парк-Слоуп. Но в школу ходил здесь, в городе.

Он назвал частную школу, хорошо знакомую Горэму.

– Отличная школа. Вам понравилось?

– Не особенно, если честно. Другие ребята, как правило, считали меня ничтожеством.

– За то, что жили в Бруклине?

В пятидесятых годах отличные дома из бурого песчаника в Парк-Слоупе снесли, и большинство почтенных горожан оттуда съехали. Но в шестидесятых начался обратный процесс. Туда потянулся самый разный люд, и многие хотели восстановить эти здания для себя. Дети из частных школ там, вероятно, не жили, но все равно…

– Я вырос на Стейтен-Айленде, – сообщил Горэм.

– Приятное место. Хотя и в Бруклине было неплохо.

– Вы получали дотацию? С вами подличали, потому что вы не были богаты? Это свинство.

– Нет. Откровенно говоря, мы ничуть не нуждались. В молодости отец был каменщиком, а родные матери держали гастрономический магазин. Но потом отец получил от дяди наследство и стал застройщиком. Невысокого полета. Скупал бруклинские дома, ремонтировал и снова продавал, но преуспел неплохо. – Доктор Карузо чуть помолчал. – Нет, проблема была проще пареной репы. Все дело в том, что я итальянец, только и всего. Итальянское имя. Отброс. – Он пожал плечами. – Теперь я их акушер.

– Надеюсь, вы заломите им цену, – сухо произнес Горэм.

– Я доволен жизнью. Сын только что поступил в частную школу и не знает никаких бед.

Горэм подумал, что экзотика нынче в моде, и порадовался этому. Он слышал, например, что те еврейские семьи, которые поколением раньше англизировали свои восточноевропейские имена, недавно решили вернуться к исходным. Отношение менялось. Его собственная аристократическая фамилия нравилась ему лишь тем, что без обмана уходила корнями в далекое прошлое. По крайней мере, так он себя убеждал. «Я взираю на происхождение сугубо постмодернистски, – любил он говаривать на званых обедах. – Безобидное украшение, которым можно поделиться с друзьями». Он считал, что это очень неплохо.