Нью-Йоркское Время

– Денег было жалко?

– Нет. Деньги – мусор. Просто отчаянье накатило… Потом я сделал себе гостевую визу. Решил: вычислю этого козла здесь, в Нью-Йорке, и грохну.

Блаженная нега полилась, наконец, по всему телу, Михаил размял свое больное, натруженное плечо.

– Ну, и нашел его, напарника?

– Пока нет. Вот и застрял здесь. Грузил ящики в овощном магазине, потом пошел в телохранители к хозяину одного русского кабака. – Юра умолк. Посмотрел перед собой. Проглотил слюну и вдруг перекрестился.

– Ты чего? – спросил Михаил.

– Да так. Историю одну вспомнил... – Юра недолго помолчал. – Мы телохранителями вдвоем с Саней работали... В ту ночь я должен был выходить на работу, но я случайно встретил кореша и нажрался. Позвонил Сане, попросил его, чтобы он меня подменил. И Саню замочили… Света, жена его, потом рассказывала, что, когда приехала в морг на опознание, увидела его простреленную грудь и простреленную голову. Сказала, что Саня был избит. Кто же мог избить его, мастера спорта по боксу? Он бы троих в секунду раскидал. Значит, его сперва ранили, потом избили, а потом застрелили. И сделали контрольный выстрел в голову. Предупредили, значит, босса, что следующим будет он, – Юра сжал зубы, желваки запрыгали на широких скулах. – Я когда об этом узнал, сразу побежал в церковь ставить свечку. Ведь это могли нараз меня, вместо Сани… – он крепко зажмурился, вытер кулаками мокрые от слез глаза. – А-ах… Ладно, Мишаня, давай я тебе кости помну. А потом веником пройдусь. Ложись.

Скоро Михаил лежал на доске ничком. Чувствовал, как сильные Юрины пальцы разминают, словно глину, мышцы на его спине и плечах, как отливает свинцовая тяжесть.

– Светка, вдова, – баба неплохая. Она работает в баре официанткой. Мы с ней немножко… кх-кх… – Юра игриво кашлянул.

…В одном огромном джакузи расслаблялись молодые хасиды и русские бандиты. Хасиды – бледные, тощие, близорукие и в ермолках – громко разговаривали, возбужденно размахивая худыми, без мышц руками. Некоторые болтали по сотовым телефонам. Рядом с ними, широко раскинув на мраморных плитах свои мускулистые руки, разговаривали – так же громко – русские бандиты. Шеи их были увешаны золотыми цепями, блестели фиксы во рту, на крутых плечах синели татуировки.

Волновалась, бурлила горячая вода под напором компрессоров.

– Я же тебе говорил, что баня пятизвездочная, – сказал Юра, медленно погружаясь в джакузи.

Михаил полез следом. Ну и публика здесь подобралась! Однако и его жизнь тоже складывается в таком странном диапазоне – между хасидами и бандитами.

Официантки в белых пеньюарах с глубокими вырезами подавали мужчинам в бассейне рюмки с водкой и соленые огурцы.

– Please, – сделав пометки в своих блокнотах, девушки удалялись, виляя бедрами. Сквозь тонкую ткань их пеньюаров просвечивали кружевные трусики.

…Потом, завернувшись в простыни, Михаил и Юра сидели в ресторане. В тарелках дымились шашлыки и жареная картошка. Рюмки до краев были наполнены водкой «Абсолют», подозрительно вонючей. Во рту жгло то ли от слишком острых приправ, то ли от водки. В зале появлялись все новые полуголые официантки и куда-то уводили клиентов.

– Мне почему теперь нравится жить в Америке? – говорил Юра, опрокидывая залпом рюмку. – Здесь бабки можно зарабатывать честно и медленно, по сотке в день. А в России так жить западло. Я если туда вернусь – сразу же захочу штуку в день, не меньше.

– Да…

– А думаешь, легко держать себя в узде? Думаешь, легко?!

…– Мальчики, к вам можно?

У нее, подсевшей к Михаилу, были прямые желтые волосы, губы накрашены ярко-красной помадой. В ее лице было что-то лисье – острый носик и узкий подбородок. Та, что подсела к Юре, была подурней, и Михаил со злорадством подумал, что ему повезло.

– Как попарились, мальчики? – спросила лиса и под столом положила свою руку Михаилу на колено.

И не было никакой радости и никакой красоты в ее грубой ярко-красной улыбке и в дешевом просвечивающем пеньюаре. И голос ее был отвратительно фальшивым.

– А с вами приятно сидеть, не то, что с пейсатыми, – сказала она. Ее ладонь нырнула в щель простыни и поползла вверх по ноге Михаила: – Хочешь массаж?

– Сколько?

– Сто баксов в час.

В крохотной комнатке стоял широкий топчан, застеленный чистой простыней.

– Подожди минутку, – сказала проститутка и вышла.

Михаил сел на топчан. «Сейчас войдут и грохнут. А на черта я им нужен? Черт их знает». Мысли его, мутные и бессвязные, шевелились в отяжелевшей голове. «Мошиах. Синагога. Бу-бу-бу… Контрольный выстрел в голову. Отпевание. Кладбище. Бу-бу-бу…»

Она вернулась, закрыла за собой дверь на задвижку.

– Все в порядке. Деньги отдашь после, – живо расстегнув пару пуговиц, сбросила с себя пеньюар и повесила на крючок. И лифчик слетел легко. Груди у нее были худые, а живот плоский.

– Кстати, я в Харькове была учительницей, – сказала она равнодушно и выключила свет.

...Через несколько часов Михаил ехал в машине по какой-то плохо освещенной улице, сидя на переднем сиденье. Водитель-араб нервно дергал руль и косился на пассажира. Михаил вглядывался в лобовое стекло. Видел повсюду одни потухшие окна, трущобы. На дороге горел автомобиль, возле него негры кого-то избивали ногами.

– Сука! Ты куда меня везешь?! – закричал Михаил по-русски.

– А-а-а… – араб-водитель, сам перепуганный, что-то невнятно отвечал, тряс головой, и Михаил догадался, что водитель не знает дорогу.

– Назад! Разворачивай! – кричал Михаил то на русском, то на английском.

Взвизгнули тормоза. Машина круто развернулась и помчалась назад.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Начало октября – золото Нью-Йорка. Ранним утром верхние этажи небоскребов еще окутаны дымкой тумана. В воздухе дрожит легкая прохлада. Опадают лепестки роз. Высыхает и обессиливает плющ, ползущий по скальникам. К бровкам тротуаров ветер прибивает сухую листву…

Лиза шла по аллее Центрального парка. Поскрипывали колеса ее тележки, нагруженной этюдником, коробкой с бумагой и паспарту.

Вдали, возле старого высокого клена – фигура Акопа. Вернее, видно только его левое плечо из-за этюдника. Он бесконечно курит, высох от курева. Акоп – мэтр, берет за портрет почти втрое больше, чем другие художники в аллее. Акоп знает, что в аллее ему все завидуют, и эта черная зависть бездарей его нисколько не смущает. Даже немножко льстит его тщеславию. Акоп понимает, что клиенту, в общем-то, плевать, нарисуют его кистью или углем, с полутонами или без. Главное – чтобы красиво. Акоп усложняет и мастерски облагораживает лица. Правда, все его клиенты, независимо от национальности, на портретах становятся похожими на армян. Отдаленное сходство с оригиналом все же сохраняется.

Иногда, разделавшись с очередным клиентом, Акоп долго размышляет: до чего же загадочно устроены лица этих янки – роговица не у верхнего века, а у нижнего, морщины идут не от краев губ, а от щек; даже тени – па-анимаете?! – тени не лежат у глаз. Вах! Трудно, значит, превратить янки в армянина. Трудно. Но можно.

Акоп пишет методом сухой кисти. Лиза попробовала, но вскоре отказалась от этой техники. Нужна резкость удара, постоянный нажим. Сложно. К тому же получается несколько манерно. Лизе по вкусу простые линии, но не резкие, не проволочные. И еще – у Акопа лица возникают из мрака. Не из света.