Ню
Шрифт:
Неотвратимость
Рейс 4417, Москва – Новосибирск
Рейс подходил к концу. Они уже снизились до высоты круга, скорость упала, погода была ясная, безоблачная, летняя. Новосибирск принимал и выпускал борты без задержек, и экипаж твердо рассчитывал к вечеру вернуться в Москву. Два пилота и шесть человек персонала.
42 часа до вылета – капитан
– Да не знаю я, не видел – он опустился на траву и откинулся назад – руки и ноги еще дрожали от напряжения. – Не видел и все… откуда я знаю, как она свалилась в воду! Я вообще случайно ее заметил. Я на поплавок смотрел, а не на… тонущих беременных женщин… Что она беременная, я тоже, как вы понимаете, не видел. И вообще, старший лейтенант, лучше б дал ты мне сигарету, чем вопросы задавать… Видишь, у человека еще руки-ноги трясутся, три раза нырять пришлось, ее уже почти под корягу затянуло, хорошо – платьем зацепилась… А то бы – точно с концами. Она хоть в сознание пришла? Если родит, и все в порядке, свечку пусть за меня поставит. Ну и еще кое-что не мешало бы… Вот, другое дело – он вытащил из протянутой ему пачки сигарету, закурил от поднесенной зажигалки, затянулся и закашлялся. И тут же, вдруг поморщившись, впился пальцами другой руки в бедро. – А, чччерт… Опять ногу свело… Хорошо хоть на этот раз на берегу, а не там, а то, если б не отпустило, и я бы там
Голоса
– 4417, доложите тип захода. Толмачево-круг.
– Толмачево-круг, заход директорный. 4417.
– 4417, заход на двадцать пятую разрешаю, снижайтесь к четвертому четыреста, связь с посадкой… Толмачево-круг.
– Заход разрешили, к четвертому четыреста метров, связь с посадкой… 4417.
– И почему она это сделала… Ведь столько лет, не доходит. Ну не доходит и все…
– А оттуда – куда? Сразу в офис, или сначала…
– Я так устала, так устала с ним. И ведь ничего не говорит, молчит, только следит за мной глазами, и как же это тяжело, и когда же это кончится. А с другой стороны – если кончится – как я жить-то буду…
– Бабуля, мы уже совсем низко летим, уже все-все видно…
1 час 35 минут до вылета – капитан
– Так-так… – доктор взял его запястье и нащупал пульс.
– А вы частите, дорогой мой… Да, частите. Точно не употребляли? Н-да… С таким пульсом… Даже не знаю. Кофе черный пили? Раньше тахикардию замечали? Ну, учащенное сердцебиение – замечали? Нет? И ни болей в груди, ни одышки – ничего такого?
…– Давайте так тогда… С таким пульсом я вас допустить не могу. Единственно, что могу предложить – попытаться еще раз, мало ли что может быть. Человеческий организм, он, знаете ли, штука непростая, даже очень. Пропустим сначала остальной экипаж, а потом снова вы – последним, простите – крайним. Знаю, не любят летчики это слово. В общем, еще минут двадцать-тридцать у вас есть.
Постарайтесь успокоиться, настройтесь, и попробуем еще раз. Идет? Я практически уверен – все будет нормально…
Голоса
– 4417, посадку на двадцать пятую разрешаю. Ветер двести семьдесят, четыре метра.
– Толмачево-посадка, посадку разрешили, вошел в глиссаду, шасси выпущены, к посадке готов. 4417.
– Женечка, сиди смирно. Прилетели, прилетели…
– Ой, Тань, я так по нему соскучилась, ты не представляешь…
– Конечно купит… Он же тебе обещал, он же наш папа…
– 4417, удаление пять, на курсе, на глиссаде. Продолжайте снижение…
– Автопилот отключен. Взял управление…
Вот и осталось всего 20 секунд, потому, что тромб уже почти вошел в левое легкое…
– Оценка!
Еще несколько секунд – и…
– Решение!
– Садимся…
– Торец. Высота пятнадцать… десять… Командир, куда-а-а-а!!!
Из отчета МАК (Межгосударственный Авиационный Комитет):
…Ф.И.О. – … должность: КВ С (капитан воздушного судна), образование: Качинское высшее военное училище летчиков – 199… г., Московский авиационный институт– 200… г. Налет: 10083 час. 26 мин.,(в день авиационного происшествия Зч. 44 мин.). На данном типе ВС – 7465 часов, в должности КВС – 4018 часов.
…В результате АП из 132 находившихся на борту пассажиров и членов экипажа:
Со смертельным исходом – 132 чел.
Серьезные – 0.
Незначительные/отсутствуют – 0
…Следов алкогольных и наркотических веществ в крови членов экипажа не обнаружено.
…По неустановленной причине, при заходе на посадку, воздушное судно, находясь на высоте 10 метров над ВПП/ RWY25, А/П Толмачево (Новосибирск), в посадочной конфигурации, получило резкий левый крен, приведший к контакту консоли левого крыла с земной поверхностью, последующему разрушению ВС и пожару.
…Воздушное судно находилось в исправном техническом состоянии, не препятствующем производству полетов.
…В момент столкновения с землей, управление ВС осуществлялось слева (КВС), контроль – справа(2-й пилот).
…Техническое состояние регистраторов бортовой информации (черных ящиков) позволило снятие и расшифровку технических параметров работы основных систем ВС. Расшифровка и идентификация аудиозаписи голосов членов экипажа в период, непосредственно предшествующий столкновению ВС с землей, невозможна из-за плохого технического состояния регистратора № 2, вследствие ударно-температурного воздействия в момент взрыва и пожара ВС. …Причины АП и возможные виновники расследованием не установлены.
Председатель комиссии:…………………………….подпись
Члены комиссии:………………………………………подписи
Голоса– Валер, ну Валер, ну как это может быть, что имя не записали? Да бардак там у них в отделении, и все… Что значит – ушел, он же показания милиции давал, мне говорили… Куда уходил? По радио вызвали, отошел к машине? А тот и уехал, значит… Слушай, жалко-то как. Я ж за него свечку хотела поставить, а сама даже имени не знаю… Ну, не знаю зачем свечку… Так положено вроде. Чтобы ничего худого с ним не случилось, наверное. Чтоб все по справедливости бог рассудил. Он – добро, и ему – добро… Что делать-то, а? Ну, может объявится еще… Слушай, не забудь после работы зайти памперсы купить, ладно? Ну пока, давай…
Вот и все…Рыжий и его женщина
Доктор умирал.
Тина сидела рядом с кроватью, смотрела на его ввалившиеся желтые щеки и плакала молча – глотала слезы, не всхлипывала, только скручивала носовой платок в тутой-тутой жгут, теребила, покусывала.
Доктора здесь знали все.
Это сейчас он лежал в отдельной палате, а до этого ходил по коридорам и бегал по лестницам этой самой больницы почти ровно двадцать два года. И вот, оказался здесь.
Так случилось, что лечить людей было смыслом его жизни.
Нет, конечно – была Тина, были девочки. И даже собака – большой, лохматый черный терьер.
Семья и дом – это важно.
Но главным для него всегда была работа – до того момента, когда неделю назад он оказался в этой палате.
Доктор был рыжим – раньше рыжим – а последние годы – почти седым.
Но он оставался рыжим внутри – вспыльчивым, резким, самонадеянным.
Больные его боготворили, студенты побаивались, коллеги уважали, но посмеивались за спиной – уж больно рыжим был его характер.
Но, но, но…
Он, как никто другой, умел, положив руку на лоб больного и выслушав сбивчивый отчет ординатора, выудить из шелухи медицинских терминов главное и поставить единственно верный диагноз.
Он, как никто другой, умел разругаться со всем миром, чтобы спасти жизнь человеку, который никогда и не догадывался – каких усилий стоило доктору доказать правильность неординарного лечения, договориться о внеплановой операции, настоять на своей правоте.Тина никогда не работала, была умна, свежа и ухожена. Тина была – баловень любви.
Способна ли она сама на это древнее чувство, оставалось
неясным – уж больно холодным и надменным становился ее взгляд, если кому-нибудь удавалось остановить его на себе.А сейчас она сидела, бессильно склонив голову – ждала, когда Доктор очнется.
Скрипнула кровать, Тина подняла голову и увидела его уставшие от боли глаза.
– Я хочу тебе кое в чем признаться, – сказал он. – Хочу покаяться.
– Что? – спросила она. – В чем? О чем ты говоришь?
Пересохшие губы растянулись в виноватую улыбку.
– Как странно, – сказал он, – Ты уже целых двадцать пять лет моя жена…
– Что же в этом странного?
– Как движется время. Вроде бы стоит на месте, а потом вдруг оказывается, все позади… Ты знаешь, я в молодости мечтал прыгнуть с парашютом. Жаль, что так и не удалось. Сначала думал – вот завтра, завтра, потом – следующим летом, а потом…
– О чем ты говоришь, Лазарь – Тина потерла ладонью висок, – Я не понимаю, я не понимаю.
– Тина, милая, просто я вдруг понял, что жизнь похожа на прыжок с парашютом, но с одной разницей. Нет парашюта… Сначала – голубое небо, белые облака, сквозь них видна земля, где-то далеко внизу, в дымке, и – не приближается, ты летишь, ветер в лицо, и мир – твой и вечен. Потом ты влетаешь в тучи, тебя поливает дождем, бьет градом, швыряет воздушными потоками, но когда, преодолев все, ты, наконец, вырываешься на свободу, к солнцу, к ветру в лицо, и снова все, как раньше – лети, оказывается, что земля уже вот она – рядом и со страшной скоростью несется тебе навстречу. Ты пытаешься нащупать вытяжное кольцо, а его – нет. Потому, что нет – парашюта. И единственное, что остается, попытаться, хотя бы в последние секунды, понять смысл всей этой затеи… – Он перевел дыхание. – Зачем я тебе это говорю, Тина?
– Я… я не знаю, я не понимаю, Лазарь…
– Видишь ли, дорогая, единственное, что пока удалось понять мне – я больше не хочу тебе лгать. Не сейчас. Не перед смертью. Не спорь – он покачал головой. – Мы оба это знаем – и ты, и я. Я же врач, я хороший врач, Тина. Мне осталось жить часы или дни – это неважно, неважно… Я не знаю, доживу ли до завтрашнего утра. Я не знаю, увижу ли я тебя еще раз, Тина. И я хочу покаяться. Ты готова выслушать меня, скажи?
– Да, Лазарь, да, милый, только подумай, может, все же завтра? Ведь и ты иногда ошибаешься, я знаю… Может…
– Тина, ты забыла? Я рыжий, Тина. Я ведь рыжий, я таким родился, рыжим, упрямым, несговорчивым… Мне уже трудно говорить, поэтому, пожалуйста, дай мне сказать… Ладно?
Она кивнула – молча. Только руки ее замерли, застыли в воздухе, словно он вдруг сгустился вокруг них, не давая шевельнуться.
Он вздохнул, умолк на секунду и сказал:
– Тина, милая, я не был тебе верен, только и всего. Слышишь?
Она сидела по-прежнему не двигаясь, только лицо вдруг осунулось и посерело. И потухли глаза.
– Это началось уже давно. Ну, правда, несколько первых лет… А потом – понимаешь, молоденькие женщины вокруг, ночные дежурства… Ничего оригинального – как у всех, или почти у всех… Я старался делать это по-умному, я не хотел и не собирался разрушать семью, это всегда было – ну… просто так… просто так… Любил я только тебя – всегда… Ну, вот… – он откинулся на подушку и перевел дыхание.
– Я понимаю, ты меня не простишь, ты не сможешь, ты гордая. Тем более что я знаю, я уверен – ты любила. И была верна… Но меня не слишком долго будет мучить совесть, или будет мучить вечно. Скоро я узнаю… Я прошу тебя – только не говори девочкам, ладно? Я виноват перед тобой, но я прошу – не делай этого. Не говори им, не надо. Пусть это умрет между нами. Ты обещаешь?
Она кивнула.
– Ну, вот… А теперь, Тина, иди, слышишь. Дай мне только последний раз увидеть… тебя. Поцелуй наших девочек от меня, хорошо? И – иди, теперь – иди. И больше не приходи сюда, не надо. Тебе сообщат, когда это произойдет. – Он замолчал, и тело его заметно расслабилось.
Она несколько секунд продолжала сидеть, потом поднялась и вышла из палаты.…Когда появился доктор Милош, он дремал. Или делал вид, что дремлет – он всегда был непредсказуем. И открыл глаза не сразу, и не открыл, собственно, а приоткрыл – чуть-чуть, чтобы было понятно – он не спит.
– Привет, Милош, – негромко сказал он.
– Здравствуй, Лазарь, здравствуй, Доктор, – доктор Милош уселся на стул, с которого несколько минут назад поднялась Тина.
– Ну, как наши дела?
Глаза Доктора приоткрылись чуть шире.
– А ты будто не знаешь… Не задавай дурацких вопросов, мне, во всяком случае. Не забывай, я пока еще тоже – врач. Хоть и твой пациент. Впрочем, пожалуй, уже нет. Точно – нет. – он сделал попытку улыбнуться, у него не получилось.
– Сегодня вечером я перейду в другую клинику… Туда. – он поднял глаза к потолку. – Скорей бы уже, что ли…
– Не смей так говорить! Именно потому, что ты – врач. К тому же, не просто врач, ты – Доктор. Я у тебя учился, мы все учились у тебя, Лазарь, не смей даже думать!
– Я не думаю, я – знаю. Послушай, зачем нам играть друг с другом? Ты знаешь, как мне больно. Ты знаешь, что эта боль никуда не уйдет, она станет лишь сильнее и мучительнее, Милош. Ты хочешь, чтобы я продолжал мучиться? Это твоя плата за все то, что я тебе дал? Послушай, мы оба знаем, чем ты мне обязан, правда? Сегодня ты вернешь мне долг, и счет будет закрыт. И это правильно. Я сознаю, что я делаю, и не надо говорить со мной, как с ребенком… – он сделал паузу и несколько раз глубоко вздохнул.
– Я уже простился с Тиной. Значит – пора…
– Что значит – простился? Я встретил ее сейчас внизу, она меня даже не заметила, на ней просто лица не было… Что ты ей тут наговорил? И что – пора?
– Видишь ли, друг мой, мужчины между собой обычно об этом не говорят. Но сейчас – и мне – можно. Тина – моя женщина, понимаешь? Не просто моя жена, мать моих девочек – моя женщина. Я любил и люблю ее всю жизнь, сколько знаю. И она – меня. Мы – друг друга. Так не бывает – да, но с нами это случилось. И я не могу оставить ее просто так. Так – это значит обречь ее на муки, которые превратят ее жизнь без меня – в пытку. Я не могу себе этого позволить. Я всегда старался оставаться мужчиной – в любой ситуации и сейчас – тоже. Поэтому я сделал так, чтоб она меня возненавидела. Я сказал ей сейчас, что всю жизнь изменял ей с разными женщинами, понимаешь… Солгал ей. Ей тяжело, я знаю, но это поможет ей жить дальше. Того, кого мы ненавидим, похоронить – проще, согласись. Я хочу, чтобы ей было проще. Легко не будет, проще – да… Потому, что она очень гордая… Знаешь, какая в ней кровь? Впрочем, это сейчас неважно. Я рассказал это тебе, чтобы ты понял – пути назад у меня нет. Потому, что я не смогу с этим жить, значит, мне нужно умереть… Мне правда пора, Милош, это не шутка…
– Ну и натворил ты дел, Доктор… Что ж делать-то теперь, а? Что делать, скажи…
– Да особо ничего делать и не придется. Просто сегодня вечером ты введешь мне не обычную обезболивающую дозу морфия, а двойную – и все. Я засну и не проснусь. А утром ты позвонишь ей и скажешь. Она знает. Она ждет. Вот только не рассказывай мне, что это преступление, что ты не знаешь, что морфий на учете – не рассказывай. Мы оба знаем – как, потому что работаем в больнице всю жизнь. Это все. Ты понял? А теперь иди, мне надо побыть одному. И – спасибо, Милош, я не зря всегда полагался на тебя, почти как на себя…