О Боге, Который превратился в ноль

– Да нет же, – засмеялась Светка. – В криминалистическом отделе проводят химические реакции и определяют: что, где и когда произошло. Это очень важно для раскрытия преступления.

– А-а, а я-то думал, что тебя больше интересует общественно-полезная деятельность.

– Это какая же?

– Ну, например, выдергивать золотые зубы у покойников, чтоб они от жадности оживали и помогали сторожить заключенных.

Постепенно все натанцевались, устали и всё больше сидели, болтая всякую чушь. Но и это довольно скоро стало надоедать: уже столько всего было переговорено за этот вечер. В конце концов Людка утащила Кирилла в одну из комнат на втором этаже, Володька предложил Адке прогуляться по берегу озера, а Адка потащила за собой Ленку: «Чтобы глупостей не наделала, – наставническим тоном объясняла она на следующее утро после дня рождения. – А то вы с этим Боником такие кренделя вытворяли!» – «Какие это такие кренделя?» – разозлилась Ленка на Адку. – «Да ты-то хоть помнишь, где его руки у тебя не побывали?» В гостиной остались Сашок, который заснул на диване, Боник, пристроившийся рядом с ним и со скуки одну за другой сосавший сигареты, и Данька со Светкой, оба устроившиеся в одном кресле и о чем-то шептавшиеся.

– Слушай, подруга, давай будем партнерами, – говорил Данька.

– Давай. А это как?

– Ну, это совсем просто: ты – мне, я – тебе.

– Держи, – засмеялась Светка, вынула из кармана маленький носовой платок и отдала Даньке. – Теперь твоя очередь.

– И это всё, что ты можешь мне дать? Жадина!

– Нет, не жадина!

Светка обернулась в сторону Боника, к которому они сидели спиной, проверяя, чем он там занимается, а потом чмокнула Даньку в щеку.

– Вот, – сказала она.

– Ну-у, это слишком много, – протянул Данька.

– Ах, так! Теперь мне ясно, как ты ко мне относишься!

Данька взял Светку за руку.

– Идем отсюда, и тогда увидим, кто и как к кому относится.

Они встали и вышли в соседнюю комнату. Данька прижал Светку к стене и стал целовать, потом повалил на ковер и попытался стянуть с нее платье. Светка вскочила, отбежала в сторону и забилась в угол дивана, испуганно-удивленно уставившись на Даньку протрезвевшим взглядом.

– Вот это криминалист! – попытался пошутить Данька. – Ты чё, девочка, что ли? Ну и сказала бы сразу: мол, так и так. Я ж не сосунок какой, не Паганини, чтоб на одной струне играть. Ты, Светок, мне верь, если захочешь, ты как девочкой была, так ею и останешься, мое слово – закон, а удовольствия всё равно получишь больше, чем жена от мужа получает, – сказал он и стал объяснять ей способы, как это может быть.

– Хочешь – так, а не хочешь – вот так. Ты только не бойся, Светок, твое слово для меня – закон: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Ты только прислушайся к голосу своего тела, на котором можно сыграть сотни забавных мелодий и десятки изысканных симфоний. Разве ты не ощущаешь в себе эту возможность, мимо невообразимых прелестей которой ты нечаянно можешь пройти? Признай мою полную власть над собою во всем, и ты ощутишь истинный вкус этой жизни, познаешь свое предназначение на этой земле, освещенное моим светом, которому нет нужды прикрываться туманом несбыточных обещаний.

Ленке, которая теперь во сне заново переживала эту историю, вдруг показалось, что последние три предложения сказал не Данька, нет, вовсе не Данька, а Игорь Николаевич – сейчас, специально для нее, для Ленки. А Данька эти слова тогда вообще не произносил.

Светка закрыла лицо руками и заревела. Заревела оттого, что всё это так неожиданно с ней произошло. То, чего она так долго ждала, шло не совсем так, как мечталось. Она не знала, что отвечать Даньке и что вообще теперь делать, и слезы казались ей единственным выходом из того положения, в котором она сейчас оказалась. Если бы только Данька знал, почему она теперь плачет. Стоило только проявить ему побольше терпения, сесть рядом с ней, смахнуть с ее ресниц слезы, ее же платком, лежавшим у него в кармане, утереть ей нос, она непременно прижалась бы к нему, приняла его поцелуй сначала в заплаканные глаза, потом в губы, вновь бы ему улыбнулась, истомленно вздохнула и через пару-другую минут превратилась бы в очередной «прелюбодейный кусок человеческого мяса». Но Данька почему-то сказал то, о чем еще за секунду до этого и не помышлял говорить. Не потому не помышлял, что сказать этого он никогда бы не смог, а потому, что он ведь точно знал, отчего она ревет, и поэтому еще только что хотел подсесть к ней, смахнуть с ее ресниц слезы, ее же платком, лежавшим у него в кармане, утереть ей нос и прижать ее к себе, поглаживая по волосам.

– Дура, – сказал он. – Ты чё ревешь? Я ж не насильник какой. Ну девочка, и девочка. Ну не хочешь раздеваться – не надо. Можно и так – не раздеваясь. Не маленькая, знаешь, о чем говорю.

Светка от непонимания и жгучей обиды на человека, которого она только что считала своим принцем, заревела еще сильней.

– Ну ты чё, дура! Открой лицо. У меня ж чувства переполнены, имей совесть! Я ж тебя как человека прошу, а ты как животное ломаешься. Я ж к тебе как к равноправному эмансипированному партнеру по цивилизации обращаюсь, – с трудом выговаривая длинные слова, произнес он.

Неожиданно в комнату вошел Боник. Он подошел к Светке и со всей оставшейся в нем пьяной силы ударил ее по лицу.

– Сядь ровно и опусти руки, – грубо сказал он.

Светка еще сильнее сжалась в комок.

Боник размахнулся и ударил ее еще раз.

– Или ты делаешь то, что я тебе говорю, или я на твоем апельсиновом личике оставлю такие метки, что на тебя даже уроды уже никогда не полезут.

Светка, от страха не раскрывая глаза, спустила ноги на пол и обхватила их руками, плотно сжав колени.

– Давай, – сказал Боник Даньке и сел в кресло.

Данька стянул штаны и подошел к Светке. Он постоял немного, покачиваясь из стороны в сторону, о чем-то раздумывая, и решил Светку не трогать, чтоб не наживать себе проблем.

Светка сидела, прислушиваясь к непонятным звукам, боясь пошевелиться и открыть глаза. По ее щекам текли слезы и щекотали ей нос.

«Неужели же даже сейчас мне может быть щекотно? – думала она. – Я ведь плачу, а мне щекотно. Какая ж она странная – эта жизнь».

Ей вдруг захотелось улыбнуться, но в этот момент что-то помимо ее слез потекло по ее лицу. От неожиданности она открыла глаза, увидела стоявшего перед ней Даньку, сорвалась с места и выбежала из дома.

– Животное, – сказал Боник. – Разит потом за километр, как от носорога, а ломается так, будто стоит больше, чем три копейки.

– Красивая, зараза, – задумчиво произнес Данька, натянул штаны и игриво набросился на Боника.

Эту историю, случившуюся со Светкой, Ленке и Адке рассказала Людка года через три после этого вечера, на следующий день после того, как Светку переехало трактором, когда они втроем сидели во дворе Светкиного дома, где теперь стоял Светкин гроб. Как Людке самой удалось узнать об этой истории, она рассказывать не стала.

– Так она девочкой и умерла, – завершила свой рассказ Людка.

На следующий день после Володькиного дня рождения Ленка всюду ходила за Адкой и действовала ей на нервы:

– Нет, ты скажи, – говорила она, – что они должны думать о женщинах, о нас с тобой, например, насмотревшись этих фильмов, а? Они ж готовы камеру себе до самого живота натянуть, чтоб все увидели, что у них там делается. А вот что: что может одна, то может и другая. Не так, что ли? Вот мне интересно, как они после этого по своему городу ходят и что видят, когда на женщин смотрят?

– Ну ты, старая, даешь! Чё ты на меня-то наседаешь? – защищалась Адка от Ленкиных приставаний. – Сама-то у стола перед телевизором вертелась. Будто эти бабы без мужиков снимаются. Что они – о нас, то и мы – о них.

Так началась для Ленки жизнь.

Следующим летом Володька приехал в деревню и проводил с Ленкой много времени. Примерно тогда же Павел Семенович окончательно перебрался в свой дом на озере. А через год с небольшим Володька и Ленка поженились.