О, этот вьюноша летучий!

– …Гагемарджос, салям алейкум, – пробормотал Грозняк.

– Пасете овец? – спросил Баклажан.

– Пасу ли? О нет! Я здесь играю на фортепиано и вулканизирую шины. Простите за добродушную усмешку. Мое занятие настолько очевидно, что не нуждается в вопросах. Да, я пасу овец. Позвольте представиться. Юра Кулич-Куликовский.

Словоохотливость юного чабана поразила путников.

– Григорий Михайлович Баклажан, композитор, – представился один.

– Самсон Аполлинариевич Грозняк, доктор философии, – представился другой.

– По некоторым еле уловимым приметам вижу, что вы москвичи. Присаживайтесь на эту бурку, дорогие земляки, и угощайтесь лепешками овечьего сыра, – Юра выскочил из бурки и оказался в майке с портретом Ринго Старра на груди.

Из-за скалистого гребня вдруг донеслось трогательное, исполненное печали пенье скрипки.

– Эх, – поморщился юноша, – опять звуковые галлюцинации. С тех пор как я удалился…

– А вы удалились, Юра? – остренько посмотрел Грозняк.

– Причина – женщина? – спросил Баклажан.

Юра смутился.

– Целых две.

Он на секунду отвернулся от своих собеседников, и в его голове проплыло яркое воспоминание недавнего прошлого.

…Две весьма пожилых дамы, одна в пенсне и на высоких каблуках, другая в тренировочном костюме спортобщества «Буревестник», яростно спорили друг с другом, стучали кулаками по столу.

– Мальчик получает уродливое воспитание! – кричала одна. – Однобокое уродливое воспитание!

– Он не Ломоносов! – кричала другая. – Он не Леонардо! Мальчик может поставить мировой рекорд в десятиборье!

Сам мальчик – головой под потолок – в отчаянии метался по комнате, простирая руки к старухам.

– Бабуля, успокойся! Баба Маша, кончай!

……………….

– Нет, серьезно? – пытливо спросил Грозняк.

– Просто мне здесь нравится, – сказал Юра. – Я люблю простор. Я люблю аэродромы и не люблю метро. А здесь, – он развел руки, – посмотрите, здесь видно, что земля все-таки огромна, а горы какие огромные, – он немного погрустнел.

– Разве вам не хочется спуститься? Поступить в какой-нибудь вуз? В консерваторию, например?

Юра смущенно засмеялся.

– В консерваторию? Витамина «Т» не хватит! В смысле – таланта.

– Встань-ка на ножки, сынок, – вдруг попросил Грозняк, и в голосе его была такая профессиональная нотка, что Юра тут же удивленно подчинился.

– Ну-ка подпрыгни! – скомандовал Грозняк.

Фигура гиганта взметнулась в горное небо.

– Хватит, – убежденно сказал Грозняк. – Хватит у тебя витаминчика.

– Для консерватории, – вкрадчиво вставил Баклажан.

– У вас, Юрий, комплекс роста, – уверенно и с напором заговорил Грозняк. – На фоне этих диких штук, – он показал большим пальцем на горы, – вы кажетесь себе нормальным пацаном, а там внизу…

– Там внизу все смотрят мне вслед, – тихо сказал Юра. – Все присвистывают, говорят «ого», «вот это да» и тому подобное. Это утомительно. Здесь мало людей, и все ко мне привыкли, а для гор я вообще карапуз.

– Это комплекс роста. Дело поправимое, – уверенно сказал Грозняк.

– И потом, знаете ли, – продолжал Юра, – ко мне все время пристают спортивные тренеры, – он засмеялся. – Например, мне просто осточертели с этим идиотским баскетболом… Ты рожден для баскетбола! Что с вами, товарищи?

– Вы не любите баскетбол? – медленно проговорил Грозняк, поднимаясь с бурки. Казалось, он сейчас… Баклажан схватил его за руки и повернул к Юре свирепое лицо.

– Терпеть не могу баскетбола, но в чем дело, товарищи? – простодушно удивился Юра.

– Соображаешь, что говоришь? – заорал на него Баклажан. – В консерваторию не хочешь?

– Пойдем, Григорий, нам здесь делать больше нечего! – Грозняк вырвался из рук друга и стремительно покатился вниз, разрезая отару.

Баклажан, естественно, – связка же, – покатился за ним.

– Самсоша, Самсоша! – взвыл он.

Юра удивленно смеялся, глядя им вслед, потом извлек из торбы флейту, сыграл на ней что-то виртуозное и задумчиво уставился в небеса.

…Внизу под огромной скальной балдой дрожал Грозняк.

– Ты все сорвал, джан. Как так можно? – укорял его Баклажан.

– Мне не нужен такой игрок, – стучал зубами Грозняк. – Гриша, если ко мне придет игрок типа Алсиндора, Чосича, Чемберлена, Белова, вместе взятых, и окажется, что он не любит баскетбола, а играет в него, скажем, для денег или для славы, – я ему покажу на дверь. Гриша, когда я вхожу в метро или в троллейбус и вижу там игроков, я знаю, все они или любили, или любят, или полюбят баскетбол. Баскетбол – это самая лучшая человеческая игра. Я люблю баскетбол!

Он встал, прижался спиной к скальной балде и трогательным голосом запел песенку «Маленький игрок».

…Мелодия этой песенки звучит над горным краем. Мы видим всю округу с высоты: луг с отарой овец, опоры канатной дороги, по которой ползут кресла с горнолыжниками, зону вечных снегов, ледник, где петляют слаломисты.

Под вечер, когда тени в ущелье стали длинными и темно-синими, Юра Кулич-Куликовский пришел на метеостанцию к бородатым парням-метеорологам.

– Ребята, мне сегодня предложили поступить в консерваторию! – сказал он возбужденно.

Он присел к старенькому пианино и заиграл мелодию песенки «Маленький игрок».

– Появились два чудака, один философ, а другой композитор Баклажан… – объяснял Юра.

– Ты им играл, Юрочка? – спросили метеорологи.

– Я? Нет. Как странно, – пробормотал Юра. – Они ведь моей музыки не слышали, так почему же «консерватория»? Значит, просто подшучивали.

В домике метеорологов мерцал телевизор. Показывали баскетбол. Юра заиграл нечто печальное.

– Кто играет? – уныло спросил он.

– «Студент» и «Инженерия», – сказали метеорологи. – Хорошие команды. «Инженерия» лучше. Лучше, но хуже. Не люблю этой команды – играет, как швейная машинка строчит, а «Студент»… Да, он всегда проигрывает «Инженерии». И все равно он лучше. Позволь, все-таки лучше та команда, которая выигрывает… Не для меня!

Такой бурный спор мгновенно пролетел под крышей метеостанции и закончился он вопросом к Юре.

– А ты, Юрочка, играл в баскет?

Юра вздохнул так, словно у него уже все позади.