О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
В Петербурге, а затем в Москве даст гастроли уникальная группа женщин-боксеров госпожи Гаррэ. В Москве началась всеобщая стачка рабочих. Демонстрации на бульварах, стычки с войсками, грандиозные митинги в Университете. Патронов не жалеть, холостых залпов не давать! Свиты его Величества генерал-майор Трепов. Мариенбадские редукционные пилюли лучшее средство от ожирения. Бастуют все дороги! Выступают ораторы-большевики! Террористические акты и расстрелы по всей стране! МАНИФЕСТ об установлении государственного порядка – СВОБОДА=СВОБОДА=СВОБОДА!!! С трудом поддающееся описанию шествие на Невском, ликование народа, флаги разных
…Когда гроб с телом Баумана поравнялся с Консерваторией, зазвучал торжественный хор: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу».
Хор продолжает приглушенно петь, и возникает продуваемая осенним ветром площадь Кремля. На площади зябко поеживается группа либерально настроенных граждан. На Царь-пушку взбирается оратор-либерал.
– Сбылось, господа, сбылось – Россия вступила на европейский путь развития! Конституционная монархия, милостивые государи, как Великобритания! В голове не укладывается! Монарх постепенно превратится в чистый символ! Власть будет принадлежать избранникам народа!
В толпе.
– Эко размахнулся… восторженный человек…
Либералов сменяет разнузданная толпа мясников-охотнорядцев. На Царь-пушке оратор-черносотенец.
– А вы сытые, господа мясники?
– Сытые, хозяин!
– Ливеру вам под графинчик хватает?
– Хватает!
– Водку с вами хозяин пьет, не обижает?
– Не-ет!
– А вот социалисты, господа мясники, и голландец Карл Марс хотят весь российский достаток в свою пользу оборотить!
– Бить их надо, бить, бить!
Мясников сменяет журналистский корпус, «общественность». На пушке оратор, гость из Европы.
– Ледис энд джентльмен! Европа с ужасом взирает на приближение кровавой развязки в России. Мы призываем активную общественность поддержать графа Витте. Это единственный человек, который может спасти страну от уничтожения всякой законности. Мерси!
Площадь захлестывает мощная рабочая демонстрация. На Царь-пушку влезает Илья Лихарев.
– Мщенье, товарищи! Не позволим черной сотне безнаказанно вырывать борцов из наших рядов! Нельзя прекращать борьбу у самого края победы! Да здравствует вооруженное восстание!
Нарастает мощь хора, теперь он поет уже другую песню:
Негодяи черной сотни,Словно псы низа подворотни,Сзади лают и кусают,Сзади подло нападают.Даст им залп наш револьверныйЦарским псам урок примерный!Черный рой!Прочь! Долой!Пред дружиной боевой!В темной комнате еле различимы головы, плечи и руки женщины и мужчины. Еле слышный шепот.
– Я боюсь за тебя, всегда боюсь за тебя…
– Ты знаешь, что мы не переживем друг друга, а значит, и бояться нечего.
– Есть вещи и страшнее гибели. Плохое время
мы выбрали для любви.– Другого времени у нас нет.
– Верно, но есть где-то блаженный остров Таити, и там живет Гоген.
– Ты бы хотел на Таити?
– Нет, я хочу быть здесь вместе со всеми… и бояться за тебя…
Павел Берг и незнакомая девушка остановились возле импозантного подъезда «Электрического общества 1886 года».
– Вы зайдете сюда и спросите инженера Красина, – сказала девушка.
– При чем здесь Красин? – пожал плечами Павел.
– Не забудьте предъявить визитную карточку, – девушка быстро пошла прочь.
Швейцар учтиво проводил Павла в элегантно обставленный кабинет, где уже сидело четверо молодых людей. На круглом столе стоял коньяк и ящичек с сигарами. Все пятеро настороженно поглядывали друг на друга, когда появился Кириллов, и тут все заулыбались.
– Товарищи, здесь мы все в полной безопасности, – сказал «Кандид». – Сейчас явится «Никитич»…
Павел вздрогнул и тут же увидел входящего Красина. Он энергично пожал всем руки, а Павлу шепнул:
– Не удивляйтесь, Павел. Я – «Никитич».
Павел был так ошеломлен слиянием образа преуспевающего инженера и легендарного вождя боевиков, что некоторое время не мог прийти в себя. Красин между тем говорил:
– …У нас мало ружей и револьверов, поэтому основным оружием в предстоящем восстании будут ручные бомбы-македонки. В Петербурге нам удалось добиться больших успехов в производстве взрывчатых веществ. Сейчас главное – наладить транспорт бомб, взрывателей и бикфордова шнура из столицы в Москву, Киев, Одессу, Ригу… Павел Иванович, что же вы коньяку не попробуете? У нас фирма солидная, и коньяк французский…
– Да-да, конечно, – суетливо закивал Павел.
Красин налил ему коньяку.
Поздним вечером, когда Красин вошел в подъезд своего дома, к нему метнулась какая-то тень. Он схватился уже в кармане за пистолет, когда узнал Павла. Глаза юноши горели.
– Я ждал вас весь вечер… Надя, ну выходи же! Он пришел! – Павел бросился в темный угол и вытащил за руку мрачно глядящую исподлобья Надю. – Надя, вот человек, по единому слову которого я отдам свою жизнь! Леонид Борисович, я только хотел, чтобы Надя увидела вас…
– Что это за гимназические штучки, Павел Иванович? – строго сказал Красин. – Вспомните о той ответственности, которая на вас лежит.
Сухо поклонившись Наде, он пошел по лестнице вверх, а когда остался в одиночестве, закрыл глаза и на секунду прислонился к стене.
Нескончаемая толпа с яркими пятнами знамен текла по Неглинной. Пели «Русскую марсельезу», «Дубинушку», «Варшавянку», выкрикивали:
– Долой садиста-царя! Да здравствует республика! Дубасова – долой!
В штормовом этом гуле немо кричали бесчисленные ораторы с фонарей, с крыш трамваев, немо трубил оркестр. Ощущение единства и головокружительной высоты было настолько острым, что у многих на глазах стояли слезы.
Плакали от счастья и три девушки, взявшиеся под руки Таня и Лиза Берг и их горничная Сима. Из-за плеча Лизы появилась голова студента.
– Товарищи, вы с Высших женских? Никак не могу к вам в Мерзляковский за бомбами пробраться. На Тверском казаков – пруд пруди!
– А вы в объезд по набережной.