О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– Эврика! Спасибо, товарищ!
К девушкам обернулись три солдата-«артурца» в огромных лохматых папахах. Протянули семечек.
– Угощайтесь, барышни!
– Из плена, чай, кавалеры? – кокетничала Сима.
– Из японского плена, господа московские барышни. – «Артурцы» были слегка во хмелю.
– И чего же вы там ели в Японии?
– Ели мясо кита, – со спокойной печалью ответил «артурец».
– Страсти Господни! – ужаснулась Сима.
– Товарищи! – рванулась к «артурцам» Таня. – Пролетариат…
– Мы знаем, – перебил ее один из «Космачей», – пролетариат всех стран борется
В оружейном магазине Торбека дружинники Берга связывали крепкими веревками хозяина и приказчиков. Павел в это время отсчитывал деньги.
– Вот, господин Торбек, получите сполна за весь товар.
– Окна, – улыбнулся Торбек, – будьте любезны, господа, разбейте окна.
Полетели стекла.
– Осторожный дьявол, – усмехнулся дружинник.
– Нам дела мало, – сказал другой. – Одних винчестеров 70 штук!
На Старо-Триумфальной казачья сотня была окружена демонстрантами.
– Шашки наголо! – надрывался есаул.
Казаки словно не слышали приказа.
– Свободу казакам! – кричали в толпе. – Переходите к нам!
– Господа, мы же присягу давали, – неуверенно улыбались казаки.
Вдруг послышался жуткий свист и мощный голос:
– Разойдись! Стреляем!
Анархистская дружина «Черный костер» дала залп по сотне и бросилась в атаку. Взвились шашки.
Митенька-«Огурчик» пикой черного знамени ударил кому-то в глаз, получил удар саблей по плечу, завизжал от радости:
– Пролилась, полилась и моя кровушка за свободу, за убиенных мной агнцев и незабвенного Виктора Николаевича…
В Камергерском с крыльца МХТа кто-то говорил речь, и девушки засмотрелись: уж не Станиславский ли? Какой-то юноша быстро прошел, оделяя всех толстыми пачками листовок и приговаривая:
– Разбрасывайте, разбрасывайте!
Вдруг среди толпы заплясали лошади и тускло заблестели над головами клинки.
– Товарищи, без паники! Дадим отпор! – пронеслось в толпе.
Таня вдруг увидела молодую женщину, которая, деловито задрав юбки, вытащила из-за чулка револьвер и часто стала палить. Таня выхватила из муфты и свой маленький «бульдог».
Совсем рядом прогрохотал залп. В Камергерский ворвалась стрелковая рота, в толпе замелькали черные шинели городовых, бляхи дворников. Кто-то рванул Таню за плечо.
– Ага, с ливальверчиком!
На Думское крыльцо, забитое людьми, пробился молодой еще человек с белыми волосами. Послышались голоса:
– Тише! Тише! Это большевик Литвин-Седой.
Седой, надрываясь, закричал:
– Московский совет рабочих депутатов принял решение о вооруженном восстании!!!
На Собачьей площадке Ферапонтыч поймал за соленые уши малолетнего злоумышленника, который торговал патретиками лейтенанта Шмидта и Маруси Спиридоновой, и товар изъял. Опосля в Скатерном переулке налетел на Уева жгучий острик.
– Отдавай, сатрап, личное оружие!
– А если не отдам?
– Убью!
– Чем убивать, ты мне лучше пятерик подари, господин поднадзорный зубной техник.
Получив пятерик и расставшись с наганом и шашкой, Уев хорошо
подзаработал на Тверском.– Кому Шмидта-лейтенанта и госпожу Спиридонову? Полтинник пара, судари мои, полтинничек всего…
Обогатившись, в Калашном выменял шинельку на старого попугая-колдуна, а валенки с калошами на цепную собаку Шарика. Солидно пришел домой и заснул в луже, посередь горницы стоя.
Ночные депеши. Полковник Симановский генералу Дебешу: «По Лефортово положение критическое, у Гужона нужно выручать драгун». Дебеш генералу Шейдеману: «Послать никого не могу…» Шейдеман Дебешу: «Владимир Павлович, нужно выручать…» Губернатор Дубасов премьеру Витте: «Кольцо баррикад все теснее охватывает город. Совершенно необходимо…»
Всю ночь вещий попугай шептал на ухо:
– Спи, Уев, спи, а то шкуру спустят с тебя…
Под утро явился чернявый-кучерявый, вроде памятника с Тверского бульвара, стал бонбу в карман подкладывать.
– Да куды ж, сударь, вы ее толкете, там у меня стакана два тыквенных семечек еще осталось…
Проснулся Ферапонтыч, глянул в форточку: вокруг песни, смех, пальба.
– С праздничком, господа скубенты!
На перроне Николаевского вокзала в Петербурге Красин и Кириллов ждали Надю. «Кандид» держал в руках огромную коробку швейцарского шоколада.
– Случилось непредвиденное, Леонид Борисович, – я полюбил ее, – тихо говорил он. – Фиктивный брак обернулся для меня страданием…
Красин хмуро слушал его. Подошла Надя, она изображала беспечную веселую барышню, на нее оглядывались. Красин поцеловал ей руку, заговорил:
– «Кольберг» и «Наташа» проехали благополучно. Если явятся с досмотром, спокойно ешьте конфеты. Коробку оставите в доме Бергов и сразу отправляйтесь на угол Воздвиженки и Моховой, на квартиру Горького. Мария Федоровна Андреева даст вам конверт. Ну вот… я уверен… вы… – он протянул руку.
– Идите, Леонид Борисович, опоздаете, – проговорила она, отворачиваясь. Рукопожатие их распалось.
Кириллов вошел вместе с нею в купе. Он был бледен, смотрел исподлобья, топтался на одном месте.
– Ну не надо, Алексей Михайлович, милый, идите уж и вы, – прошептала она.
– Берегите себя, – обернулся в дверях Кириллов.
В квартире Горького полы ходили ходуном, дребезжала посуда. Люди входили, не представляясь, выбегали без лишних слов, что-то ели, перевязывали друг другу раны, проверяли оружие, обменивались информацией.
– Артиллерия разбила училище Фидлера.
– Там арестовано больше сотни наших парней.
– Ну я им ночью отвечу!
– Бросьте вы свои эсеровские штучки!
– Главное – Николаевский вокзал. Железнодорожники все время атакуют.
– Вагоны с ружьями придут в Перово…
– Молчите! Уверены, что в этой толчее нет провокатора?
– Есть представители Кавказской дружины?
В толпе иногда мелькали лица хозяев: Горького и Андреевой. Горький оживленно беседовал с дружинниками. Андреева давала указания по дому, следила за столом, с которого не убирались еда и самовар. Мелькало в толпе, между прочим, и личико Мити «Огурчика»…