О красоте

— Где? Здесь?

— Да, на кафедре африканистики. Недавно. Сотрудником архива.

— Кем-кем? — Леви переступил с ноги на ногу. — Прикалываешься?

— Нет.

— Ты — тут — работаешь! Уборщиком, что ли?

Леви не хотел обидеть Карла. Просто вчера на марше протеста было много веллингтонских уборщиков, вот и выскочила ассоциация. Карл оскорбился.

— Нет, друг, я архив веду, а не дерьмо выгребаю. У нас фонотека, я отвечаю за хип-хоп, RB и современный урбан-рэп. Заходи, посмотришь, как у нас классно.

Леви недоверчиво помотал головой.

— Меня глючит… Давай-ка еще раз. Ты здесь работаешь?

Карл посмотрел на стенные часы над Левиной головой. Не опоздать бы на кафедру современных языков, там ему обещали перевести с французского несколько рэп-композиций.

— Что тут сложного? Да, я здесь работаю.

— Но… И тебе нравится?

— Конечно. Кое-что иногда напрягает, но на кафедре африканистики все супер. Там такое можно замутить! Кстати, я часто вижу твоего папашу. Он сидит прямо рядом с нами.

Леви, занятый перевариванием многочисленных новостей, пропустил последнее замечание мимо ушей.

— Постой, так ты больше не пишешь музыку?

Карл поправил рюкзак на спине.

— Музыку? Иногда пишу, но… Не знаю… Все эти рэпперские игры: гангста, крутые чуваки, разборки — не мое это. По-моему, рэп должен быть гармоничным. На днях зашел в «Остановку», а там все эти злобные кексы… правду рубят. Не близко мне это. Вот я и… Сам знаешь, как оно бывает…

Леви развернул жвачку и сунул в рот, не угостив Карла.

— Может, им есть из-за чего злиться, — холодно сказал он.

— Может. Слушай, брат, мне пора, у меня… кое - какие дела. Ты это, заходи к нам в библиотеку, у нас скоро будет открытый доступ, можно прийти и послушать любую пластинку. Редкие штуковины попадаются, так что заглядывай. Давай завтра после обеда. А?

— Завтра второй марш. Всю неделю будем ходить.

— Марш?

Тут открылась дверь главного входа, и перед ними на мгновение оказалась одна из самых сногсшибательных женщин, которые им когда-либо встречались. Она быстро прошла мимо них и направилась в сторону гуманитарных кафедр. На ней были узкие джинсы, розовый свитер с высоким воротником и бронзового цвета сапоги. По спине струились длинные шелковистые пряди. Леви и в голову не пришло, что это та самая девушка, которую месяц назад он видел коротко стриженную, в трауре и слезах, скромно бредущую за гробом.

— Сестренка — закачаешься! — прошептал Карл громко, чтобы девушка услышала, но привычная к подобным репликам Виктория и ухом не повела. Леви обозревал ее соблазнительный задний фасад.

— О, мой Боже… — сказал Карл, прижимая руку к груди. — Ты видел эту задницу? Друг, я в печали.

Задницу Леви видел, но ему внезапно расхотелось обсуждать ее с Карлом. Они редко общались, но в своем подростковом обожании он часто о нем думал. Вот что происходит, когда взрослеешь. С прошлого лета Леви здорово повзрослел — он и раньше это подозревал, а сейчас окончательно убедился. Пустозвоны вроде Карла его больше не впечатляли. Леви Белси перешел на новый уровень. Странно было вспоминать себя прежнего. И ужасно странно было стоять рядом с этим экс-Карлом, сдувшимся дураком, одной только видимостью настоящего братана, из которого теперь полностью испарилось все, что было в нем прекрасного, волнующего, настоящего.

Говард собрался сбегать в буфет за бубликом. Встал из-за стола и увидел: к нему посетительница. Она с грохотом распахнула, потом захлопнула за собой дверь и привалилась к ней.

— Будь добр, сядь. — Она смотрела не на него, а в потолок, словно возносила молитву. — Сядь и слушай, но ничего не говори. Я тебе кое-что скажу и уйду насовсем.

Говард свернул пальто и сел, положив его на колени.

— Нельзя так с людьми поступать, ясно? — Она по - прежнему обращалась к потолку. — Ты дважды меня обманул. Сначала выставил идиоткой на ужине. А нормально было бросить человека одного в гостинице? Ведешь себя, как ребенок, черт возьми, а у человека из-за тебя погано на душе. Нельзя так с людьми поступать.

Наконец она взглянула на него. Ее голова отчаянно дергалась. Говард потупился.

— Ты, конечно, решил, — в ее голосе слышались слезы, слова звучали невнятно, — что хорошо меня знаешь. Эх, ты! Ты узнал лишь это, — она показала на лицо, грудь, бедра. — А меняне узнал. Тебе, как и всем, нужно было вот это, — она снова трижды коснулась своего тела. — А то, что я…

Она вытерла глаза воротником свитера. Говард посмотрел на нее.

— В общем, — сказала она, — я прошу уничтожить все мои электронные письма. И я больше не буду ходить на твои занятия, так что насчет этого не беспокойся.

— Тебе не нужно…

— Ты понятия не имеешь о том, что мне нужно. Ты и про себя-то самого ничего толком не знаешь. Ладно, неважно. Нет смысла.

Она взялась за ручку двери. Эгоизм, конечно, но Говарду очень хотелось, чтобы прежде, чем уйти, она пообещала ему, что эта несчастная история останется между ними. Он встал, оперся пальцами о стол, но промолчал.

— И вот еще что. Я понимаю, — она болезненно зажмурилась, — тебе наплевать на все, что я скажу, ведь я тупая кретинка и так далее, но любой мало-мальски объективный… Короче, придется тебе смириться с фактом, что на тебе свет клином не сошелся. Для меня. Мне тоже придется разбираться со своими тараканами. Но ты заруби себе это на носу.

Она открыла глаза, отвернулась и вышла, снова жахнув дверью. Говард остался стоять, держа пальто за воротник. Ни разу за нахлынувшее в последние месяцы половодье эмоций он не испытал к Виктории никаких по-настоящему романтических чувств, но напоследок эта девушка его восхитила. Было в ней мужество, что ли, стержень, гордость. Сегодня, похоже, она впервые говорила с ним искренне — по крайней мере, так ему показалось. Слегка дрожа, Говард надел пальто. У двери он с минуту помедлил: не хотелось снова наткнуться на Викторию. В душе причудливо смешались паника, стыд, чувство облегчения. Облегчения! Как будто освободился, сбежал — чудовищно, да? Неужели она не испытывает того же? Разве к физическому и моральному потрясению от подобной сцены (странно ведь слышать такие вещи от человека, совсем, если смотреть правде в глаза, малознакомого) не примешивается — когда взрыв уже отгремел — восторг от того, что ты выжил? Как в уличной стычке: тебя задирают, ты собираешься с духом, чтобы дать отпор, — и вдруг обидчик ретируется. Ты продолжаешь путь, трясясь от страха и радости, и с облегчением думаешь: легко отделался. С этим двойственным ликованием в душе Говард вышел с кафедры. Миновал секретарский стол Лидди, прошел по вестибюлю мимо автоматов с напитками и интернет - терминалов, мимо двойных дверей Келлерской биб…

Говард шагнул назад и прижался щекой к дверному стеклу. Два — нет, три — важных момента. Первый: на сцене выступает Монти Кипе. Второй: Келлерская библиотека набита битком, на своих лекциях Говард ни разу не видал столько веллингтонцев. Третий — именно из-за него он и споткнулся: в метре от двери, на краешке кресла, с блокнотом на коленях, внимательная и заинтересованная, сидит некая Кики Белси.

Говард позабыл о встрече со Смитом. Он направился прямиком домой поджидать жену. В бешенстве бросился на кушетку, посадил на колени Мердока и стал придумывать слова, которыми начнет предстоящий разговор. Он с удовольствием перебирал варианты хладнокровных, невозмутимых зачинов, но стоило хлопнуть входной двери, его сарказм испарился. Говарда хватило лишь на то, чтобы не вскочить и самым вульгарным образом не кинуться на жену с обвинениями. Он слушал ее шаги. Она прошла мимо гостиной («Привет, как дела?»), не останавливаясь. Говард внутренне заклокотал.

— С работы?

Кики вернулась, стала в дверях. Как все супруги с большим стажем, она мгновенно, по интонации, почувствовала надвигающуюся грозу.

— Нет… У меня полдня было свободно.

— Хорошо провела время?

Кики вошла в комнату.

— Говард, что случилось?

Говард отпустил Мердока, уже изнемогшего в его тисках.

— Лишь в самой незначительной — минимальной! — степени еще сильнее меня могло бы поразить твое появление на собрании…