О людях и самолётах 2

Полковник, не поднимаясь с кресла, посмотрел на генерала и равнодушно пожал плечами. Потом положил руку на левую сторону груди и прислушался к себе, ожидая, что боль утихнет.

Боль не утихала…

Вкус жизни

«Ненавижу вводные!» – раздражённо подумал майор Алексеев и передвинул кобуру за спину, пытаясь устроиться поудобнее на узком дюралевом сидении. Прижатый к корпусу вертолёта пистолет противно завибрировал, и тут же протяжной болью отозвалась поясница. Алексеев вздохнул и повернулся к иллюминатору. Августовский день заканчивался, тусклое солнце в пыльных, оранжевых облаках клонилось к закату. Был тот неприятный час, когда дневное раздражение и усталость ещё не смыты отдыхом и вечерней прохладой.

Алексеев не любил дежурить по полку, предпочитая ходить старшим инженером полётов, но летом в инженерном отделе оставалось народу меньше, чем обычно, и приходилось дежурить «за себя и за того парня».

После отбоя Алексеев отправил спать помдежа-двухгодичника, и до полуночи, напрягая память и фантазию, заполнял карточки учёта неисправностей за прошедший месяц, потом проверил караулы, съездил на передающий центр, оттуда зашёл в гости на КП дивизии, сыграл с оперативным партию в нарды и вернулся в штаб полка только под утро. С девяти часов утра дежурному, вообще-то, полагалось отдыхать, но в штабе днём всегда шумно, да и начальство на такие мелочи, как отдых дежурного, обычно внимания не обращает. Как всегда, от курения натощак, скверной казённой еды и бессонной ночи Алексеев чувствовал себя отвратительно: болела голова, постоянно хотелось очистить рот от слюны, жёлтой, как вода в банке для окурков. Кое-как дотянув наряд, он с заступающим дежурным отправился к начальнику штаба, мечтая о том, как он в тихой и пустой квартире (жена и дочь уехали на юг) примет душ, заварит себе по «афганскому» рецепту термос чаю и будет читать книгу. Хорошие книги он специально не брал на службу, не желая портить себе удовольствие от чтения. Заваривая чай, Алексеев всегда добрым словом вспоминал тёщу. Термос был её подарком. Сделан он был на каком-то оборонном заводе, по форме, да и по весу напоминал артиллерийский снаряд, но, не имея внутри колбы, каким-то таинственным способом держал тепло в течение суток.

Размечтавшись, Алексеев не сразу понял, что НШ что-то говорит.

Оказалось, что пропал вертолёт. Ушёл на облёт после регламентных работ и не вернулся. Командир вертолёта, как положено, запросил у КДП разрешение на взлёт, получив «добро», после контрольного висения ушёл по маршруту и пропал. Через полчаса Оперативный забеспокоился и вызвал борт по радио. Вертолёт не ответил. Ещё через четверть часа безуспешных попыток связаться с пропавшим бортом доложили командиру полка. Командир приказал поднять в воздух вертолёты поисково-спасательной службы, а ещё через 40 минут безрезультатных поисков – все свободные вертолёты с наспех сформированными экипажами спасателей. Алексееву было приказано возглавить один такой.

Когда Алексеев пришёл на аэродром, выяснилось, что вертолёт улетел с неполным экипажем: борттехник получил квартиру, и до конца дня ему нужно было забрать ключи в КЭЧ. [58] . Бортач бросился отпрашиваться у командира – «Перехватят ведь!» – тот только махнул рукой:

– Давай, занимайся, мы на облёт без тебя сбегаем, а ты поляну готовь!

Теперь борттехник сидел напротив Алексеева, замороженно глядя в иллюминатор, лицо его судорожно дёргалось. Он боялся за пропавший экипаж, боялся ответственности за то, что не полетел, и одновременно пытался отогнать мысль о том, что если бы он всё-таки полетел и разбился, его жена с ребёнком остались в общаге, а новенькая квартира досталась бы неизвестно кому. По нелепой прихоти судьбы получалось, что за эту квартиру он заплатил ценой жизни своих товарищей.

58

КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть.

С экипажем пропавшего вертолёта Алексеев не был знаком, он вообще плохо знал вертолётчиков из приданной эскадрильи. Фамилия командира ему вроде бы была знакома, а лица он не помнил.

Ему стало жалко техника, он подошёл к нему и прокричал на ухо, преодолевая гул турбин:

– Да не переживайте вы так! Может, ничего страшного, подсели где-нибудь, скоро найдём.

Техник посмотрел на него и отвернулся. Алексеев собрался вернуться на своё место, как вдруг вертолёт вильнул, заложил крутой вираж и начал снижаться.

Дверь пилотской кабины распахнулась, командир высунулся, и что-то крикнул Алексееву. «Нашли!» – по губам понял он. Как всегда при посадке, вертолёт тряхнуло. Не дожидаясь остановки винта, они выпрыгнули из кабины.

Пропавший вертолёт лежал на боку, вломившись в подлесок правым бортом. Хвостовая балка была погнута и судорожно задрана вверх, как лапа мёртвого животного. На земле были видны глубокие борозды, вспаханные при ударе несущим винтом. Вертолёт был смят, как жестяная пивная банка, но следов пожара не было.

«Поэтому, наверное, и найти долго не могли, – подумал Алексеев, – ни огня, ни дыма, и упал в кусты, если бы лётчики хвост не заметили, искали бы до утра…»

Дверь в салон была сорвана или аварийно сброшена – не понять. Обогнав всех, борттехник нырнул в кабину и что-то неразборчиво закричал оттуда. Алексеев и второй пилот вертолёта ПСС подбежали поближе.

– Живой, Витька живой! – исступлённо кричал борттехник, подтягивая чьё-то тяжёлое тело к двери. Лётчика вытащили из вертолёта и положили на траву, он был без сознания, куртка залита засохшей кровью.

– А командир? – спросил лётчик.

Техник снова нырнул в вертолёт, повозился.

– Мёртвый. Холодный уже… сейчас вытащу…

– Вот что, Ткаченко, – решительно сказал Алексеев, – грузите раненого в вертолёт! Как взлетите, – повернулся он к пилоту – запрашивайте КП, пусть дают вам коридор сразу на Москву, к нашим помощникам смерти везти бесполезно. Керосина хватит? Пилот кивнул и спросил:

– А вы, товарищ майор?

– А я здесь побуду, скажете там, чтобы машину прислали. Да не тяните время, не довезёте!

Фыркнула и дала первый выхлоп турбина, от вертолёта подул горячий, усиливающийся ветер. Из салона выпрыгнул борттехник, пригибаясь, подбежал к Алексееву и передал ему портфель.

– Командир приказал отдать…

– Что это?

– Сухпай!

Вертолёт быстро набрал высоту и, опустив нос и кренясь на правый борт, пошёл на восток. Стало тихо.

Алексеев вернулся к месту катастрофы. Погибший лётчик лежал на спине. Черты его лица, как это часто бывает у мёртвых, как бы расплылись, потеряли осмысленность. Человека не было, на траве, слегка согнув ноги, лежала сломанная оболочка, потерявшая смысл и значение. Молния на куртке разошлась и была видна майка. На майке весёлый слонёнок жонглировал мячом.

Алексеев выволок из вертолёта парашютную сумку, распустил парашют и накрыл мёртвого. Больше он ничего сделать не мог, оставалось ждать.

Алексеев побрёл вдоль опушки и в нескольких метрах от места катастрофы нашёл маленькую поляну. На ней было выкопано углубление для костра, вокруг него лежали бревнышки для сидения и маленькая поленница дров. Наверное, сюда часто приходили дачники с соседних участков. За поляной в овражке бежал ручей. Алексеев спустился к воде. Течение оказалось неожиданно сильным, а вода ледяной. На песчаном дне колыхались ленты водяной травы, радужными брызгами сновали мальки. Алексеев нагнулся, зачерпнул в ладони воды и плеснул в лицо. Обжигающее ледяное прикосновение к коже оказалось настолько свежим и чистым, что Алексеев разделся по пояс, забросив одежду наверх, и лил воду на грудь и спину до тех пор, пока руки не свело от холода.

Внезапно он ощутил, что каждое, даже самое простое движение доставляет ему удивительную радость. Ход времени замедлился. Он погружал ладони в воду, соединял их ковшиком и, поднимаясь, следил, как вода сочится между плотно сжатыми пальцами и падает обратно в ручей. Он ощущал своё дыхание, сокращение мышц, он слышал журчание ручья, видел буйные заросли какого-то сорняка на берегу; внезапное ощущение полноты жизни было пронзительным и забытым с детства. Оно проснулось оттого, что в нескольких метрах отсюда лежало тело человека, от которого по слепому стечению обстоятельств всё это ушло. Он не мог больше умываться в ручье, ходить, разговаривать, чувствовать мокрый браслет часов, которые забыл снять с руки.