О людях и самолётах 2

На лавочке в нелепой позе застыл Воровский.

– Эк вас, батенька, скрутило, – посочувствовал ему Боткин, – и то, столько лет в такой позе простоять! Давайте я вам хоть массаж сделаю…

– Оставьте, – махнул чугунной рукой Воровский, – какой уж массаж памятнику! На «Серп и молот», видно, пора, на переплавку…

– Эй, а вы кто такие?! – профессионально прищурился Железный Феликс.

– Мы это… пороки, с Болотной площади, – пропищало существо с длинным, как у Буратино, носом и косыми глазками. – Знаете, «Дети, жертвы пороков родителей?»

– Тогда вам, наверное, на Манежную надо, там памятники животным собираются, медведи всякие, уточки, собаки. Знаете, где уродцы Церетели стоят?

– Не-е-е… Они кусаются, ходили уже… Говорят, идите вы к Шемякину! – прогундосило существо в противогазе и галстуке-бабочке.

– Ну тогда – на Новодевичье, там у кладбищенских сбор.

– В прошлом году мы туда и пошли, а там Никита Сергеевич как нас увидел, заругался: «Что?! Опять эти пидорасы?!» Дяденька Дзержинский, не гоните, а? Можно, мы с вами? Мы тихонько, в уголке постоим…

– Ну, что ж, бояре, – зычно произнёс князь Пожарский, выйдя на середину, – все в сборе? На правах старейшего памятника Москвы позвольте открыть наше ежегодное собрание.

– А где государь-император Пётр Алексеевич? – спросил кто-то. – Такой, помнится, видный был, со штурвалом корабельным…

– Не придёт он сегодня, – пояснил его ближайший сосед, князь-анархист Кропоткин, – просил передать, чтобы не ждали. Сказал, будет Церетели ловить. Может, хоть этой ночью повезёт.

– Как же, поймаешь его, он хи-и-трый! – осуждающе произнёс старичок Тимирязев. – Феликсу Эдмундовичу бы поручить…

– Господа, господа, не отвлекайтесь! Солнце уже встаёт, времени в обрез! На повестке дня у нас один вопрос. Памятник Булгакову, Михаилу Афанасьевичу.

– А он кто? – спросила женщина в ватнике и сапогах. Она была с памятника участникам восстания 1905 года на Пресне и слабо разбиралась в литературе.

– Вот, господа-товарищи – неожиданно ехидно заметил кудрявый Блок, повернувшись ко фракции большевиков – эта самая кухарка у вас 70 лет государством и управляла!

– От декадента слышу! – огрызнулась женщина, – вали отсюда! В белом венчике из роз!

Памятники зашумели.

– Тихо, товарищи памятники! – мощным басом перекрыл шум агитатор, горлан и главарь. Давайте быстро закроем вопрос и разойдёмся по пьедесталам!

– А в чем вопрос-то, батюшка? – кряхтя привстал с кресла тучный Крылов. – Может, того, в трактир ещё успеем заглянуть?

– Иван Андреевич, голубчик, побойтесь бога, ну какой трактир? Кругом «Макдональдсы» одни, да и что вы там делать-то станете?

– И то правда, ­– Крылов опять уселся в кресло.

­– Вопрос, господа, очень важный. Все вы слышали о Лужкове.

– Слышали, слышали, – неодобрительно зашумели памятники, – ещё как слышали, в кепке такой, градостроитель…

– Градостроитель у них Ресин – наставительно заметил князь. – В его честь даже архитектурный стиль назвали – «Ресинский ампир».

– Так вот, господа и гм… товарищи памятники. Градоначальник Лужков решил поставить на Патриарших прудах, вот здесь, на этом самом месте, памятник Булгакову.

– Ну и что? Нам же поставили, ничего, стоим, столицу украшаем.

– Так в этом всё дело! Они хотят здесь ещё и примус поставить, как символ сил зла!

– А почему это примус олицетворяет силы зла? – удивился Маяковский.

– Никто этого не знает. Но примус определённо будет. И ещё Иешуа посередине пруда. И сам Булгаков.

– Чертовщина какая-то!

– Верно изволите подметить, чертовщина. У господина Булгакова всё на чертовщине построено. Но мы сейчас не об этом. Москва есть Третий Рим. А четвёртому не бывать! Невместно, господа памятники, чтобы среди нас и примус поставили. Мало нам чудищ на Поклонной горе да у стены Кремлёвской, так теперь ещё и это!

Памятники зашумели.

Вперёд пробился плечистый, неопределённо одетый мужик. В руках он держал здоровенный булыжник.

– Я от имени пресненского пролетариата – мрачно доложил он. – Мы тут с товарищами посовещались и есть мнение…

– Господи, господи, опять вы за своё! Окаянные! Церкви сносили, колокола разбивали, а на пьедесталы трактора да паровозы ставить стали! Антихристы! Проклинаю! – завопил неопознанный памятник, по виду монашествующий.

– Товаг`ищи! – От группы вождей отделился один из Ильичей. – У фг`акции большевиков есть пг`едложение! – Вождь азартно размахивал пудовой кепкой. Памятники помельче и выполненные из хрупких материалов опасливо сторонились.

– Не будем забывать, что мы всё-таки памятники, а, следовательно, не сможем помешать установке этого, с позволения сказать, мемориала. Вот товаг`ищ с Красной Пресни – Ильич показал на рабочего – предлагает встать на путь индивидуального террора. Это неправильный, эсеровский подход! Удивляюсь, как это товарищ Шадр догадался лепить пг`есненского пг`олетария с эсера!

Мы, большевики, пг`едлагаем сменить тактику! Раз нельзя помешать, следует отомстить, обрушить на виновных тяжёлую руку пг`олетарского гнева! Нужно сделать так, чтобы господин Церетели изваял скульптурный портрет самого Лужкова. Чиновники, конечно, постараются установить его в самом людном месте, чтобы угодить шефу.

– Ну а мы, – тут бронзовый лик вождя лукаво прищурился, – мы тем временем постараемся договориться с голубями!

И тут памятникам было явлено чудо. Утренний воздух внезапно сгустился, и из него возник господин в добротном костюме, с ниточным пробором и моноклем в правом глазу.

Он с весёлым изумлением осмотрел собравшихся и громко сказал:

– Не волнуйтесь, господа, никакого примуса не будет, будьте благонадёжны!

– Откуда вы знаете? – спросил кто-то из задних рядов.

Господин снова засмеялся:

– Я писатель мистический!

Он поднял руку и над Патриаршими внезапно потемнело. С грохотом с неба рванула синяя молния и хлынул ливень, совершенно невозможный в это время года. Потоки воды понеслись к пруду, увлекая за собой листья и вчерашний мусор, заливая пустые столики плавучего ресторанчика.

Через четверть часа грозовая туча ушла мимо дома авиаконструктора Поликарпова, бывшего дома Тарасова на Спиридоновке, а ныне института Африки, и дальше, над стенами и куполами Новодевичьего – на запад.